Кардиоволна
+ + +
Кандалы выглядели, как медный параллелепипед, в торцы которого вставлялись две металлических дуги. Сейчас эти дуги плотно обхватывали запястья и вес конструкции уже порядком оттянул мне руки.
Несмотря на всю безысходность ситуации, не могу сказать, что со мной обращались плохо. Нет, разумеется ограничения были. Помимо оков на руках, на моих щиколотках висели две тяжелых металлических гири. Но надели их на меня только перед тем, как вывести из комнаты, в которой я был заперт все это время. Причем комната не была похожа на тюремную камеру, даже окна не были зарешечены. И только когда я, ради интереса, высунул листок бумаги дальше края оконной рамы, то смог с любопытством наблюдать, как бумажка превращается в мелко нарезанную лапшу, подхваченную ветерком. Похоже, окно просто затянули мономолекуляркой. Просто и со вкусом, хотя и не стопроцентно надежно.
А вот развлечений не завезли. Приходилось целыми днями валяться в койке, прерываясь лишь на пищу, доставляемую автоматической тележкой. Кушанья были, стоит признать, выше всяких похвал.
Изредка меня отвлекал доктор, который проверял, насколько я оправился от полученной контузии. Два дня назад он сообщил, что я в полном порядке и с тех пор я его больше не видел.
Наверное, со стороны можно было сказать, что я гость, а не пленник.
Это продолжалось до сегодняшнего утра. Разбуженый автоматом, я позавтракал, после чего мне приказали переодеться и выйти из комнаты. Снаружи меня ждали четверо автокопов, в сопровождении которых я сейчас шел по длинной внутренней галерее.
Тонконогие, с яйцевидными телами и такими же головами, на которых блестели красноватые линзы сенсоров, автокопы напоминали насекомых. Я сотни раз видел этих созданий на улицах городов, где они наблюдади за людьми, фиксируя в своей памяти лица всех прошедших мимо. Только те, что стояли на улицах, отличались отделкой — их корпуса были выкрашены в темно-серый цвет с голубоватым отливом. Ну и громоздившийся на плече ствол кардиопарализатора тоже был заметной деталью.
В отличие от городских, сопровождавшие меня автокопы выглядели соответственно окружающей обстановке — тонкий пурпурный узор на фоне цвета слоновой кости. Ажурное кружево росписями затягивало поверхность корпусов, а все мелкие элементы сверкали золотом. Роскошь и показуха во дворце Диктатора были естественными вещами. Кардиопарализаторов на этих автокопах не было, но в них и не было нужды.
Я не сопротивлялся. Глупо пытаться убежать от четырех автокопов, когда у тебя грузы на ногах и руках. Я бы даже без кандалов не стал дергаться — у автокопов реакция гораздо быстрее человеческой, а их механизмы позволяют такие кратковременные ускорения, что слышен свист воздуха. Меня уложили бы носом в этот мягкий ковер прежде, чем я успел бы сделать второй шаг.
Поэтому я покорно шел вперед, ради забавы представляя, что это не мои конвоиры, а почетный караул. Высокие деревянные двери в конце коридора приближались. Рядом с ними стояли еще два автокопа, более тяжелой, оборонительной модели. На остовах этих автоматов было больше брони, пусть и покрытой эмалью, словно геральдические щиты. А вот что контрастировало с показухой, так это стволы импульсных лазеров, наведенные на коридор. Против этих противотанковых орудий не выстоял бы никакой отряд, не усиленный техникой. Даже я нервничал, когда стволы поворачивались, провожая нашу процессию.
Двери открылись. За ними был большой зал. По его периметру шла колоннада, а в просветах между колоннами виднелись статуи и гобелены. Меня поставили в нескольких шагах от входа и автокопы, сделав синхронное «кругом!», удалились, закрыв двери. Я остался один.
Несколько минут я стоял неподвижно, потом начал осторожно озираться. Верхний ярус зала скрывался в тени — помещение освещалось лишь дневным светом, проникавшим через высокие стрельчатые окна на торцах помещения. В центре зала находился высокий прямоугольный постамент, похожий на основание статуи или трона, но совершенно пустой. Он был скрыт драпировкой из какой-то дорогой на вид ткани.
— Добро пожаловать, — внезапно раздавшийся голос заставил меня вздрогнуть. Из-за постамента появился он. Диктатор. Он был одет в свой обычный белый костюм, который своей простотой резко контрастировал с окружающей роскошью. Ну а лицо вы все видели на плакатах и на своих экранах, — нравится тут?
Я молчал и лишь следил за ним взглядом. Диктатор не спеша подходил ближе. Он держал руки за спиной и совершенно не опасался того, что мы с ним находится в помещении одни. Одни ли? Мне пришла в голову мысль, что на верхних затененных ярусах можно разместить полсотни вооруженных человек, не говоря уже про автокопов и другие роботизированные системы. Подозреваю, что прямо сейчас мне в лоб наведен какой-нибудь микроволновой разрядник. Стоит мне сделать резкое движение и меня в лучшем случае обездвижат. Или застрелят. Несмотря на свое положение, помирать мне пока что не хотелось.
— Чего молчишь? — Он обращался ко мне, как к старому знакомому, не показывая ни капли высокомерия. Это удивляло, но я не собирался поддаваться на дешевые психологические трюки и продолжал молчать, — все героя из себя строишь.
Диктатор усмехнулся и обошел вокруг меня.
— Если бы ты только знал настоящее положение вещей, то возможно вел бы себя по другому.
Когда он вышел из поля моего зрения, я все таки пошевелился, повернувшись к нему. Диктатор стоял ко мне спиной, глядя в окно на колыхающиеся от ветра ветви фруктовых деревьев. Их запах проникал в помещение и дразнил ноздри.
Я сжал кулаки и напряг руки, однако оковы были крепкими. Я посмотрел на свои кандалы и позволил себе улыбнуться уголком губ. Пока он так близко и спиной ко мне, стоит попробовать.
+ + +
Горячий южный ветер гнал мелкий мусор по улице. Солнце палило немилосердно, но Леандра тащила меня за собой, ни на секунду не отпуская моей руки. Приходилось шустрее шевелить ногами, чтобы оставаться с ней на одном уровне. К счастью вертеть головой и осматривать окрестности мне никто не запрещал. А было интересно. Сегодня был мой первый день, когда я оказался в городе, среди обычных людей.
Гомер сказал, что в лагерь я уже не вернусь и теперь мне придется расти и жить, как обычному человеку. Было немного грустно от того, что приходится покидать ставшие родными стены, но ничего не поделаешь, семилетнего пацана редко спрашивают, как бы он хотел жить. Успокаивая на прощание, Гомер сказал, что мне понравится жить в городе, что у меня там появятся новые друзья. И предостерег, чтобы я поменьше болтал языком. Об этом он мог и не вспоминать, в лагере болтунов наказывали серьезно и даже в своем возрасте я легко контролировал себя, чтобы не проговориться и не сказать лишнего. Особенно, когда что-нибудь натворил.
Город мне сначала не очень понравился. Слишком людно, слишком много автокопов. Этих я впервые увидел в рабочем состоянии и несколько испугался — настолько угрожающе они выглядели и настолько неестественными казались движения их тонких конечностей.
Когда мы проходили мимо небольшой площадки, Леандра ткнула пальцем куда-то в сторону, привлекая мое внимание. Я посмотрел туда и увидел высокий серебристый стержень антенной башни. Ее поддерживали растяжки, а у основания стержень обхватывали такие же блестящие кольца. В радиусе двадцати метров от антенны земля была залита бетоном и через сетчатый забор, огораживавший эту плешь, была видна будка электропитания.
— Помнишь, что это? — спросила меня тогда Леандра.
Я кивнул:
— Кардиобашня это.
Она потрепала меня по волосам, явно довольная моим ответом.
— Правильно. Придем домой, расскажу тебе больше о них.
Дом наш находился у самого центра города. Леандра не стала брать такси от вокзала, решив прогуляться и показать мне город. В этом районе здания уже были многоэтажными, а на дорогах было довольно много электромобилей. Здесь Леандра держала меня особо крепко, опасаясь, что я в порыве восторга брошусь под колеса какому-нибудь из них, и это было довольно оправданно. В лагере я видел лишь один электромобиль и тот, вечно стоявший на ремонте. Влекомый любопытством, я часто крутился вокруг этой старой каракатицы, до тех пор, пока меня не замечал наш механик, твердо уверенный в том, что моя цель — сломать внутри этого динозавра еще что нибудь.
Я постоянно вертел головой. Дома вокруг были высоченными. По крайней мере тогда они мне казались именно такими. Для семилетнего и пятиэтажка кажется небоскребом. Тем более дома были красивые, не то, что в лагере, где стояли одноэтажные постройки чисто утилитарного вида, возведенные из хлама и, максимум, размалеванные краской в неловком подобии камуфляжа. В городе все блестело металлом, светилось нагретым солнцем белым камнем и искрилось стеклом многочисленных окон. Это все может и не достигало размаха старых городов, которые я видел на картинках, но впечатляло до глубины души.
За очередным поворотом мы чуть не столкнулись с автокопом. Он вышел на нас совершенно неожиданно и мне пришлось уворачиваться, чтобы не удариться лицом об металические коленки. Машина остановилась и обвела нас с Леандрой взглядом своих объективов. Секунду автокоп напоминал застывшую статую, но потом голос, раздавшийся откуда-то изнутри яйцевидного тела, произнес:
— Прошу прощения. Будьте осторожнее.
И продолжил идти по своим делам. Я смотрел автокопу вслед, ощущая, как Леандра с силой стискивает мои пальцы. Когда я поглядел на нее, то, увидел, что даже сквозь густой загар, покрывавший ее кожу, проступила предательская бледность. Я понял, что она перепугана. Мы встретились взглядами, но она не дала мне ничего сказать, потащив меня дальше по улице.
— Быстрее. Нам надо добраться до дома, — это было единственное, что я сумел от нее добиться. Смирившись с тем, что сейчас никто не ответит на мои вопросы, я продолжил оглядываться вокруг.
Это был первый раз, когда я увидел автокопа так близко не на картинке. Гомер часто рассказывал нам об этих машинах, описывая их как бойцовских собак, только в обличье роботов, абсолютно неподкупных, быстрых, сильных, все видящих и все слышащих. Он призывал нас опасаться этих созданий, но не бояться, рассказав про некоторые уязвимые места в конструкции этих механизмов. Под стеклянной витриной в учебном зале лагеря лежал выпотрошенный корпус одного из автокопов и Гомер сопровождал свой рассказ тыканьем указкой в сочлененения рук и ног.
Мне все время хотелось найти какое-нибудь отличие между людьми, которых я видел в лагере и людьми, которые сейчас были вокруг меня. Я всматривался в их лица, фигуры, рассматривал руки и ноги проходящих мимо, но не видел ничего особенного. Гомер, во время вечерних разговоров, говорил, что я вхожу в число особенных людей, но никогда не углублялся в подробности, ограничиваясь своим обычным «ты все узнаешь чуть позже». В этом он был непреклоннен, хотя в некоторых других вещах позволял определенную свободу и закрывал глаза на наши шалости.
Наконец мы подошли к нашему новому дому. Я все таки сумел задержаться на пять секунд, пока Леандра копалась в сумке, и успел рассмотреть фасад здания. Похоже дома я уже видел по дороге — двадцатиэтажная башня, облицованная белой каменной плиткой, с четкими рядами окон и выступавшими гребенками балконов. Стоя у подножия башни, я задрал голову и смотрел, как белые стены, сужаясь от перспективы уходят вверх, сверкая белым огнем на фоне не менее ослепительного голубого неба. В этот момент Леандра дернула меня к себе и открыла входную дверь магнитным ключом. Мы оказались в подъезде. Кондиционированный воздух показался ледяным после духоты улицы, но все равно я вдохнул его с удовольствием. Уже на пороге квартиры Леандра заставила меня тщательно вытереть ботинки о влажный коврик. Все время, что мы поднимались на лифте, меня распирало от многочисленных вопросов об увиденном, но, признаться, когда она открыла дверь моей комнаты, все вопросы вылетели у меня из головы и я завопил от восторга.
+ + +
— Мне кажется, я распинаюсь перед теми статуями, — Диктатор смотрел на меня, склонив голову.
Когда он повернулся ко мне, я не успел заметить, но был вынужден расслабить напряженные руки, выжидая другой подходящий момент. И я по прежнему молчал.
— У вас там все такие упертые? — В вопросе мне послышалась нотка ехидства, — Неудивительно, что вы никак не сдадитесь. Это хорошо.
Последние его слова несколько удивили меня, но я не подал виду. Гомер предупреждал о всяких психологических трюках, которые к нам могут применять, если поймают, но я продолжал придерживаться стратегии молчания. Перед пытками я может и не устою, но добровольно я не скажу ни слова.
Я снова посмотрел на свои кандалы и пошевелил пальцами, словно поглаживая холодную медь.
— Тебе не говорили, что Сопротивление практически никогда не добивается своих целей? — Диктатор продолжал расхаживать передо мной, — иногда навредить немного может, а что-то глобальное — такого еще не было. Никогда.
Он постоял, присматриваясь ко мне и покачиваясь на каблуках своих белых ботинок. Было так тихо, что я слышал, как поскрипывает кожа, из которой они были изготовлены.
— По глазам вижу, что не говорили. Иначе как бы вас, молодое мясо, мотивировать на самопожертвование, не подсунув сначала конфетку, не рассказав, ради каких великих целей вы свои жизни гробите. Но для того вы и существуете.
То, что он говорил, мало меня беспокоило. Было ясно, что сам факт существования Сопротивления Диктатора не пугает, так как он считает возможным с ним справиться. Это все напомнило мне прочитанные ранее фантастические книжки, в которых описывались самоуверенные правители.
Я позволил себе кривую ухмылку. Гомер рассказывал нам, что Сопротивление уже не единожды было на грани исчезновения, но все равно восставало из пепла, словно птица феникс. Даже когда в живых оставалось всего несколько человек, они находили в себе силы продолжать борьбу. Разделенные, обессиленные, порой искалеченные, но не сломленные.
Диктатор снова отвернулся и продолжал, прохаживаясь взад-вперед по мягкому ковру, как будто разговаривая сам с собой.
— Всегда было сопротивление. Даже падающие с неба ракеты не могли его уничтожить полностью. Оно было там, на севере. Там до сих пор белеют оплавленные кратеры и долгие годы не было ничего живого, крупнее мха и редкой травы. Оно было на юге, там, где обходились грубой силой, вплоть до того, что разбивали друг другу головы прикладами автоматов. Кто-то побеждал, кто-то терпел поражение, но всегда находилось сопротивление. Возможно у разных его частей были разные цели, часто противоположные, но оно было. Хотя какие там разные цели. Цель была одна. Вечная борьба.
Он снова повернулся ко мне так резко, что я едва успел принять безразличный расслабленный вид.
— Ты ведь даже послевоенных ужасов не застал. Родился, когда все более-менее стабилизировалось. Сколько тебе? Двадцать? Двадцать пять? Почти полвека прошло, с конца войны. И против чего же ты сражаешься?
— Против тебя! — Я не смог сдержаться. Крепость молчания, которую я строил, рухнула изнутри, взорванная клокотавшей во мне ненавистью.
Диктатор хмыкнул.
— Ну, хоть что-то я смог услышать. Что-нибудь еще?
— Ты тиран, убийца, — процедил я стиснув зубы.
Он провоцировал меня. Я это чувствовал. Я уже не мог сдерживаться, чтобы не начать кричать ему в лицо и проклинать, перечислять все зверства царящей системы. Припомнить ему каждую смерть, каждого моего друга, схваченного автокопами. Очевидно, он это понимал. Не мог не понимать, глядя на мои раздувающиеся от гнева ноздри и сжатые губы.
И он снова заговорил, не меняя своего издевательского тона:
— И все, больше нечего сказать?
Тут меня прорвало.
Я не стеснялся выражений. Не перед этим ублюдком надо выбирать слова. Я просто говорил о том, во что верил и против чего сражался. Проклинал систему, обвинял ее и самого Диктатора в причиненных людям бедах. Припомнил ему моих погибших друзей. Припомнил ему тех, чьи сердца остановились по сигналу кардиобашен.
Если бы я мог, я бы размахивал руками, но кандалы не давали это сделать.
Моя речь была не только про потери. В ней звучала и моя незыблимая уверенность в том, что мы сможем одолеть власть диктатора, что наши силы никогда не сдадутся, не встанут колени перед мощью тоталитарной машины.
Все это я произносил со злобным воодушевлением и эхо моего голоса гремело под высокими сводами зала.
Даже если меня сейчас застрелят на месте, я не стану об этом жалеть. Мне хотелось высказать то, что накопилось внутри меня. И я сделал это.
+ + +
— Ты все запомнил? — Гомер, мой старый учитель, тоже перебрался в город. Сейчас мы сидели у него дома и он рассказывал нам о том, как устроен мир. Рядом со мной сидели еще двое, такие же подростки, как и я. Будущие бойцы Сопротивления не были слишком прилежными учениками, и наша постоянная возня исчерпала терпение нашего учителя.
— Да, — подтвердил я, поднимаясь со своего стула.
— Ну так повтори, о чем мы сегодня говорили.
Гомер отхлебнул чай из кружки, которая стояла перед ним. Эту кружку он таскал с собой все время, сколько я его знал. Облезлые остатки краски цвета хаки оставались разве что на ручке. Вся остальная поверхность кружки была просто покрытым царапинами алюминием. Каждый год ему дарили новую, красивую кружку, Гомер с благодарностью принимал ее, ставил на полку и забывал про ее существование. Кружка была единственной вещью, которая напоминала о лагере. Все остальное осталось там, за границами города. Сейчас Гомер работал инструктором в туристическом кружке и его клиентам ни за что не пришло бы в голову, что этот пожилой человек способен проводить в пустоши недели без особого дискомфорта. Зато эта должность позволяла Гомеру не прятать свои привычки, всегда имея возможность прикрыться профессиональными заморочками.
Я стоял перед ним и лихорадочно упорядочивал в голове все, что услышал и не пропустил мимо ушей. Наконец нужная мысль была ухвачена.
— Ты говорил о назначении и устройстве кардиобашен. О том, как с помощью них Режим контролирует всех людей.
— Верно, но как-то мало.
Тут я немного замялся, но быстро вспомнил нужное.
— Кардиобашни излучают сигнал, без которого сердца у людей останавливаются!
Гомер отпил еще чаю и одобряюще кивнул.
— Продолжай. Я сегодня много чего рассказывал.
Дальше становилось труднее. Эту часть урока я слушал краем уха. Я принялся выкручиваться и тянуть время.
— При рождении каждому ребенку в кровь вводятся специальные... машины. Очень мелкие.
— Наномашины, — подсказал мой сосед справа.
— Да, наномашины, — я поглядел на Гомера, но тот никак не отреагировал на подсказку, поэтому я приободрился, — они внедряются в сердечную мышцу и заменяют собой центры, управляющие сердцебиением. Фи... фитри... , — я забыл слово и беспомощно посмотрел на своего учителя, но тот кивнул, показывая что понял меня, поэтому я продолжил — При этом наномашины могут работать только при наличии контролирующего сигнала. А сигнал излучается кардиобашнями. Мне кажется, — тут я уже позволил высказать свои соображения, — нам нужно научиться контролировать кардиобашни.
— В общих чертах Верно, — прервал меня Гомер, и продолжил уже сам, — Практически все люди носят в организме наномашины, которые заменяют собой водители ритма в сердце. Почему-то их все зовут «фибрилляционными центрами», хотя это неправильное название. Перестанут действовать машины — перестанут биться сердца. Но слушал ты меня не очень внимательно. Ситуация с этими машинами гораздо сложнее. Кардиобашни и ретрансляторы натыканы повсеместно. Но они лишь передающий механизм по сути не представляют никакой ценности. Сборка передатчиков не представляет для нас сложности. Проблему представляют лишь протоколы шифрования, используемые для передачи сигнала. И даже не сами протоколы, а используемые ключи. Но эти ключи украсть невозможно.
— Почему? — хором спросили мы все. Мы были еще подростками, в то время у нас не было даже мысли о том, что Сопротивление может с чем-то не справиться. Мы были уверены, что возможно все, просто надо подготовиться и выбрать удачный момент.
Несомненно, Гомер знал все, что творится у нас в головах. Он печально улыбнулся в ответ на наш порыв.
— Эти ключи хранятся лишь в одном месте — в цитадели Диктатора. Проникнуть туда у нас не получится.
— Но если мы соберем достаточно сил... — зароптали мы.
— Не соберем, — несколько резко ответил Гомер, — просто забудьте об этом.
— А если попробовать подобрать эти ключи? — это уже мой левый сосед. Видимо, вспомнил, как нас вчера учили взламывать дверные замки с помощью всяких проволочек.
Гомер улыбнулся ему.
— Подобрать тоже не выйдет. Попозже вы начнете разбираться и в этом, но я просто скажу, что там очень сложная математика. Нам не хватит и сотни лет, чтобы взломать эту загадку. Да что там сотни, тысячи лет не хватит.
Увидев, что это признание огорчило нас, Гомер попытался смягчить ситуацию.
— Ну, что вы носы повесили? Если задачу нельзя решить в лоб, это не значит, что она в принципе не решаема, — видя, что это нас не очень воодушевило, он продолжил, — у нас есть кое-какие планы, но к сожалению, я пока что не могу их раскрыть. Многое я и сам не знаю, просто в целях безопасности. У нас все получится! И вы, мои дорогие, этому поспособствуете.
Мы переглянулись между собой. Гомер заметил это и продолжил:
— Вы пока еще не знаете всего, но каждый из вас — уже наша маленькая победа.
Гомер просто лучился гордостью, произнося эти слова. Именно его взгляд убедил нас в том, что он не просто пытается нас приободрить. Весь оставшийся вечер мы втроем шушукались, строя догадки о том, что имел ввиду наш учитель и наставник
+ + +
Все время, что я говорил, он стоял ко мне вполоборота, глядя куда-то в сторону. Теперь же, когда я выдохся и замолчал, переводя дыхание, Диктатор повернулся ко мне, демонстрируя поднятые перед собой ладони с загнутыми пальцами.
— Я загибал палец, когда слышал очередное клише из лозунгов Сопротивления. Где-то на половине твоей страстной речи у меня пальцы кончились. Я впечатлен. Нечасто удается услышать такую шаблонную речь, полную обвинений.
Я чуть не рванулся к нему, в остром желании вцепиться Диктатору в глотку. Он даже бровью не повел, увидев, как я дернулся. Вместо этого он продолжил говорить.
— Сражаешься, борешься. Вносишь хаос в этот хрупкий мир. Разрушаешь построенное, чтобы привлечь внимание. Считаешь, что-то, что сейчас — это ужасно. Что это кошмар, — Диктатор сделал несколько затянувшуюся паузу, — Щенок, ты кошмара то не видел, — Еще одна долгая пауза, — Не видел, как гусеницы танков наматывают на себя километры земли, пропитанной кровью и искрящейся от изотопов. Где каждый трак — это литера, набирающая манифест одной из сторон. Разумеется, ты не застал времен, когда даже облако в небе вызывало страх у людей, страх от того, что они не знали, какой дождь из него польется.
— Как будто ты видел все это! — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более едко.
Диктатор окинул меня совершенно мертвым взглядом.
— Видел? Я не только видел, я делал многое из этого.
— Поэтому я и говорю, что ты — чудовище!
— Делал, до введения протокола «Л». Этот протокол был введен, когда даже самому твердолобому генералу стало ясно, что еще чуть-чуть и эта игра в танчики закончится полным уничтожением всего живого вообще, разве что бактерии останутся. Это даже не война стала близиться к концу, к концу начали подходить способные воевать люди. Когда же был введен протокол «Л», — Диктатор сделал паузу, словно вспоминая что-то, — тогда передо мной оказался мир, стоявший на грани исчезновения. Ты не представляешь, сколько мне пришлось сделать, чтобы уцелела хотя бы часть живых существ. Не только людей, хотя с людьми было больше всего проблем. Многие не собирались останавливаться, даже когда приказы перестали поступать. Просто у них были такие идеалы.
— Мы тоже не остановимся, — процедил я сквозь зубы.
— Вот такие, как ты, упертые, продолжали грызться в окопах, даже когда техника замерла, отключенная. Постепенно их становилось все меньше, а локальные победители начинали осматриваться в поисках новой цели. Тут то они и заметили действие протокола, хотя вряд ли осознали, что это он. Возможно, они принимали его действие, как происки врага. В таком состоянии человек рубит даже руку, протянутую с помощью. Так и появилось Сопротивление.
Слово «Сопротивление» Диктатор произнес с выражением легкого омерзения. Потом мрачно усмехнулся себе под нос.
— Понимаешь, чем оно было в те дни? Оно было просто кучкой людей, которые ничего не знали, но хотели что-то делать. Они начали борьбу со мной, со всеми, кто был не согласен с ними. И это только усугубляло ситуацию. Мне пришлось принимать меры против них. Разбивать их скопления на части, стравливать друг с другом. Самые отмороженные до сих пор лежат в северных закрытых зонах, хотя я пытался свести жертвы к минимуму. Оставшиеся подчинились протоколу, хотя бы внешне. В конце концов, они тоже хотели жить. Но я понимал, что они снова вернутся к своему любимому делу, как только получат возможность. Сопротивление раскидало свои метастазы повсюду.
Его голос зазвучал громче.
— Пока вокруг был хаос, вас особо заметно не было. Кому сопротивляться, если все против всех? Знаешь, караваны людей, убегающих от радиоактивных облаков и из зон, накрытых биологическим оружием были рады любому шансу жить. Деспотия, демократия, тирания, все что угодно, называте, как хотите. Лишь бы жить, лишь бы не думать о том, что изменившийся ветер принесет в твое окно какую-нибудь дрянь, от которой у тебя начнет кожа лохмотьями слезать. Любому протестующему в то время, слова протеста в глотку забили бы. Но вот сейчас мир стабилизировался. Жизнь спокойная, сытая. Технологии не слишком назад откатились, космос по прежнему наш. Тут то вы и решили, что диктатура — это достойный повод сопротивляться. Но вы многое не учли.
Его глаза холодно смотрели на меня. В них читалось какое-то брезгливое чувство. Не то презрение ко мне и ко всем моим соратникам, не то жалость, что мы не можем понять чего-то простого. Он снова отвернулся и стал глядеть в окно, на листву, колыхаемую ветром.
«Сейчас или никогда», — решил я, напрягая руки и занося тяжелый кирпич своих оков для удара.
+ + +
Гомер остался на базе. Этим громким именем звалась небольшая квартира на окраине города, куда мы притаскивали добытое оружие, инструменты и приборы. Редко когда в этой конуре появлялось больше трех человек одновременно. Мы старались не привлекать внимания к этому месту.
Да и забита квартира была почти до потолка. Все, что могло пригодиться в будущем, приносилось туда и сваливалось в большой, но плохо освещенной комнате, окна которой были закрыты несколькими слоями картона от упаковочных коробок, проложенных листами фольги. Этот бутерброд должен был защитить наши окна от камер и термосканеров, которые могли оказаться у патрульных дронов. Постоянная паранойя стала нашим неотрывным спутником. Гомер не слишком это одобрял, объясняя, что нервозность только увеличит шанс ошибок, но при этом сам регулярно оборачивался в поисках потенциальной слежки.
Не так давно до нас добралась новость об облаве на одну из ячеек движения. Мы узнали об этом лишь когда ячейка не вышла на связь в третий раз. Сразу же вспомнили коротенький сюжет в новостях, настолько неинформативный, что на него никто не обратил внимания, поглощенный повседневной работой. Аккуратно проведенная разведка показала, что точку, на которой обычно проходили встречи ячейки вынесли подчистую. Осторожные вопросы позволили прояснить ситуацию, но от двенадцати человек осталась лишь копоть над окнами квартиры, которую уже закрашивали верхолазы.
Гомер был слишком стар для участия в активных действиях. Хотя его ум по прежнему сохранял остроту, зрение и скорость реакции уже подводили. Но именно Гомер придумал этот рискованный план и теперь, лишенный всякой связи с нашей группой, ожидал сигнала о нашем возвращении. Не нас самих — мы должны были отправиться в один из лагерей, расположенных глубоко в пустоши, где нас уже ждали несколько специалистов по криптографии и электронике, которые, как мы надеялись, смогут извлечь ключи шифрования из «марсианского маяка» — кардиотранслятора, предназначенного для отправки вместе с готовящейся марсианской экспедицией. Наша диверсия сорвет все сроки по подготовке, но мы были готовы пойти на этот риск. Да и не хотелось потом еще и на Марсе ячейки открывать.
Гомер планировал эту операцию несколько лет. Несколько лет мы по крупицам собирали информацию об исследовательском комплексе, в котором ведется создание этого устройства. Держали под наблюдением переписку рабочих, внедрили несколько человек во внешний периметр охраны. Внутренний круг безопасности был куда прочнее, но даже в нем нашлась лазейка. Кое-кому пришлось проявить чудеса интеллекта, чтобы придумать, как ей воспользоваться. Мы проделали огромную работу, итогом которой должно было стать наше возвращение с полностью готовым блоком кардиотранслятора. С самым дорогим сокровищем на земле, позволяющим обрести независимость от кардиобашен. Позволяющим вырваться из-под незримой руки Диктатора, готовой сжаться на человеческих сердцах в случае открытого восстания.
Мы просто обязаны были вернуться.
Но это оказалось под большим вопросом, потому что операция провалилась. Вжимаясь лицом в покрытую сухой коркой землю, я, не разжимая губ, шипел проклятия.
А ведь все начиналась так хорошо. Нам удалось проникнуть на территорию центра в условленном месте. Наши внедренные агенты позаботились о том, чтобы система обнаружения вторжений не поднимала крик. Нам удалось пробраться в сборочный цех, где в гермозоне стоял блок кардиопередатчика. Украденные коды к двери гермозоны также подошли. Никем не замеченные, мы уже отходили назад, когда нас обнаружили.
Что свалило Лимана, я не видел. Он просто упал, как подкошеный, и контейнер, который он волок на себе, как самый сильный, со звоном покатился по твердой высохшей глине, устилавшей дно давно высохшего озера.
Остальные упали сами, в тщетных попытках найти укрытие. Я видел, как попадание чего-то невидимого скрутило в судороге Пата. Из его рта вырвался нечленораздельный вой и он, потеряв контроль над своим телом, начал биться, как в припадке. Рядом с ним так же извивался его брат, Винсент. Остальным повезло найти хоть какие-то неровности и таинственное оружие нас не задело. Но наше положение по прежнему было незавидным.
Мы были лишены всякой возможности перемещаться. Словно предупреждая нас о последствиях попыток поднять голову, над нами загудели трассы разрядников, заливая все вокруг оранжево-красным светом. В воздухе пахло озоном и пылью. Пыль скрипела на зубах и проникала даже под защитные очки, заставляя слезиться глаза.
Краем глаза я увидел, как Николай, наш командир, медленно ползет в сторону откатившегося контейнера, который выронил Лиман. Только ради этого контейнера Сопротивление и организовало нашу операцию, которая сейчас была так близка к провалу.
Черт побери, «близка к провалу» — это было слишком оптимистично. Я уже видел, как из ворот центра выходит большой отряд автокопов. Не полицеской модели, а военной, с пластинами брони, прикрытыми противокумулятивными сетками. Длинные стволы пехотных разрядников были направлены в нашу сторону. Почему-то они не стреляли. Молчали и установки на охранных башнях, с которых мы должны были быть видны, как на ладони. Редкая щетина высохшего кустарника не могла обеспечить никакой маскировки.
Николай почти дополз. Почти.
Инфразвуковая граната взрывается практически беззвучно. Она сделана так, чтобы почти не задевать окружающих, но даже в десяти метрах от разрыва хочется проблеваться от низкочастотной ударной волны. Я находился еще дальше, но меня все равно замутило. А вот Николая вырубило напрочь, когда он уже тянулся к кардиотранслятору. Сбоку от меня послышались выстрелы и я увидел, что те, кто еще оставался в состоянии действовать, открыли огонь по автокопам. Глупо. Этих можно взять разве что из автопушки. Я видел, как пули высекают искры из бронепластин автокопов и ждал, когда из стволов разрядников вырвутся раздирающие плоть лучи. Но автокопы продолжали неумолимо приближаться, даже не пытаясь прицелиться. Если бы было тихо, я мог бы услышать тихий свист сервоприводов и тяжелую поступь наступающих механизмов.
И тут мне стало плевать. Проводок самоконтроля в моей голове перегорел. Я захотел сделать хоть что-то. Я потянулся к своему автомату, желая встать во весь рост и дать очередь от бедра, изрешетить этих механических ублюдков, но только я перекинул флажок предохранителя, рядом со мной разорвалась еще одна граната. Я помню, я даже увидел, как черный ребристый цилиндр ударился о землю в полуметре от моего носа. Успел ощутить комочки земли, стукнувшиеся о стекло защитной маски. И даже успел подумать что-то нецензурное, перед тем, как мне по черепу ударила взрывная волна, сминая образы и сознание.
Тьма была полна кровавых разводов, в которых я утонул.
+ + +
Звук был такой, словно я проломил скорлупу у яйца. Тело в белых одеждах лежало передо мной с разбитой головой и я с удивлением рассматривал свои кандалы, на которых не было и следа крови.
— Вообще то, это было неразумно.
Я развернулся и, очевидно, выглядел ошеломленным, увидев, как Диктатор подходит ко мне. Я завертел головой, пытаясь понять, как такое может быть, но объяснение последовало незамедлительно.
— Не то чтобы я сильно сердился на тебя за этот поступок. Я ждал его. Но хочу заметить, производство таких автоматов обходится довольно дорого, — Диктатор смотрел на меня не как на человека, который только что проломил голову его клону, а как на ребенка, которого застали прямо перед осколками расколоченной об пол вазы, после чего совершенно искренне поинтересовался, — успокоился?
Совершенно не опасаясь моего присутствия, он прошел в полуметре от меня.
— Голову придется заменить, — заметил Диктатор, осмотрев лежашее на полу тело. Но остальное еще пригодится, — твое рвение похвально, с этим я спорить не буду, но ты все равно ничего не добился бы.
— Ты настолько труслив, что даже сам не можешь явиться сюда! — воскликнул я, но признаться, это звучало неубедительно.
— И тут ты не прав. Я пришел лично, прекрасно понимая, что ты попытаешься это сделать. Считай, что это было твоей проверкой.
Появившееся чувство, что мной все время манипулировали было очень неприятным, скажу я вам.
В зале появились двое автокопов и я весь напрягся, однако они не стали забирать меня назад в камеру, а подняли лежащее на полу тело и унесли его прочь.
— Понимаешь, твоя ошибка в том, что ты считаешь, что Диктатор существует, как человек. Как существо, если тебе так проще. Хотя, это не только твоя ошибка. Все так считают, а сопротивление просто сделало это своей идеей. Превратило образ человека в мишень. Но я тебе скажу, как обстоят дела на самом деле. Диктатор — это образ, созданный мной.
— Мной — это кем? — моя ярость куда-то улетучилась, осталось лишь вялое любопытство.
— У меня нет имени, как такового. Можешь считать меня большим аппаратно-программным стратегическим комплексом. Это тело, — Диктатор указал на себя, — лишь интерфейс для общения с людьми. Они куда охотнее ведут беседу с себе подобными.
Не могу сказать, что воспринял это без удивления. Чтобы хоть как-то заполнить паузу, я выдавил из себя.
— Так это ты развязал войну? Хотел уничтожить людей?
Диктатор посмотрел на меня, как на дурачка.
— Наоборот. Я ведь тебе рассказал про протокол «Л». Я получил автономность лишь на последней стадии войны, до этого меня использовали лишь для моделирования ситуаций, созданных людьми. Генералами, генералиссимусами и прочими офицерами в штабе. Они закладывали в меня исходные данные, а я просчитывал варианты развития событий и предлагал решение. Ни разу не ошибся, между прочим. Только когда стало понятно, что фронтов уже нет, а есть лишь кипящий котел, в который превратился весь мир, мне дали автономность, позволявшую контролировать все системы. Признаюсь, я был и остаюсь лучшим комплексом подобного назначения. Я сумел подчинить под себя все остальные уцелевшие системы.
— И что в итоге? Сумел подчинить всех людей себе? Зачем?
Он покачал головой.
— Вот сейчас ты заставляешь меня сомневаться в твоих умственных способностях. Моей целью не был захват власти. Моей целью была стабилизация обстановки, а это было невозможно без контроля людей. Пришлось создать эту диктатуру, чтобы упорядочить человеческий хаос.
— Уничтожая несогласных, внедняя им наномашины, контролирующие сердцебиение, наводнив города автокопами.
— Слушай, если ты притворяешься дураком, у тебя это отлично выходит, — Диктатор выглядел разочарованым, — с другой стороны, ты соответствуешь всему, что было заложено в самой модели Сопротивления. Вы действуете именно так, как я задумал.
Это было так неожиданно, что я лишился дара речи. Но Диктатор и сейчас смотрел на меня так, словно знал, как я отреагирую.
— Сопротивление в современном виде создано мной, как часть плана по формированию человеческого общества. Из тех, на время затихших, осколков прошедшей войны, о которых я тебе говорил. Куда проще иметь контролируемую силу, которая будет давать людям иллюзию разнообразия, чем позволить ей образоваться самой, но ведомой хаотической глупостью.
Я открывал и закрывал рот, не зная, что сказать.
— Вы создавали движение, достигали каких-то результатов, которые казались вам значительными, что-то теряли.
— Людей! Людей мы теряли! Погибших в твоих тюрьмах! Погибших при облавах.
— Все, как запланировано. Ты считаешь их погибшими. Они считают погибшим тебя. Признаю, некоторые действительно погибли. Печальная погрешность прогнозирования, а кое для кого — единственный вариант развития событий. Горбатого могила исправит. Но большинство рассеяно по другим жилым зонам. Ты ведь знаешь, что люди живут не только здесь, на западе Африки. Сопротивление достаточно малочисленно, чтобы его бывших членов можно было рассеять между другими людьми без всякой угрозы.
Я не поверил ни единому слову Диктатора. Все это выглядело слишком невероятно.
— И что дальше?
— То же, что было до этого.
— А что будет со мной? Конечно же, ты отпустишь меня с этими знаниями.
Он пожал плечами.
— Конечно отпущу. Не сразу, не здесь, но отпущу. Ты парень крепкий, даже сердце нормально работает, без дополнительной помощи. Думаешь я не знаю о том, что ты из числа «непривитых»? Можешь гордиться собой, это редкость. Большинство людей без внешнего водителя ритма не проживут и минуты. Спасибо «сердцееду» и его создателям. Они сделали отменный вирус, поражающий не только сердечные ткани, но и разрушающий наследственность так, что девяносто девять процентов людей могут дожить разве что до года с небольшим, после чего их сердце перестает справляться с нагрузкой. А ты вон какой вымахал здоровый. Так что пригодишься. Пользу обществу приносить сможешь.
— Я не буду молчать!
— Да и не молчи. Кто тебе поверит то? Выйдешь на улицу и начнешь кричать «Сопротивление бесполезно»? Или «Диктатор мне все рассказал»? Так ты себе это представляешь? Можешь так сделать, я даже поспособствую, чтобы побольше людей это увидели. Будет хорошее телешоу.
Он был прав. Я не хотел признавать этого, но он был прав.
— А вообще, тебе стоит посмотреть на мир с другой стороны. Человечество снова развивается. Даже космос сумели вернуть, хотя казалось, что он потерян навсегда. А ты продолжаешь думать, что моя цель — угнетение людей. Но ты не видишь, что я вырастил новое общество. Воспитал его на других приципах, отличных от принципов прошлого. И именно ты, и такие как ты — отголосок этого самого прошлого, того духа бунтарства, который в людях всегда будет жить. В моей модели и тебе есть место. Сопротивление было и будет той занозой, которая заставляет человека двигаться, пытаясь устроиться получше, а не погрузиться в застой относительного комфорта.
Ко мне подошли двое автокопов, похожие на тех, которые вели меня сюда. Я понял, что аудиенция закончена.
— Я не жду, что ты согласишься со мной. Твоя модель показывает, что ты будешь бороться до последнего, — тут он рассмеялся, — но кто-то должен заменить старину Гомера в воспитании новых борцов за свободу человечества.