Игровой стол заполнялся фигурками. Коля расставлял своих космодесантников на позиции и краем уха слушал висевший за его спиной телевизор. К тому обычно была подключена приставка, но последние три дня телевизор исполнял свои прямые обязанности.

— Не надоело это слушать? — Макс расставлял своих хаоситов на другой стороне стола.

— Неа, часто что ли такое случается? — отозвался Коля.

Действительно. То, о чем уже второй месяц говорили в новостях, еще не случалось. Почти два месяца назад по всей Земле разлетелся слух, что на границе Солнечной системы обнаружены искусственные объекты, которые до сих пор дрейфуют по периферии, где-то за орбитой Плутона. Этих объектов становилось все больше, они излучали тепло, радиоволны и, очевидно, были космическими кораблями.

Истерика, начавшаяся у половины населения Земли, не стихла до сих пор. Кое-где она вылилась в неприятные конфликты. В каком-то городе очередная партия ожидающих своего Мессию отправилась к нему на встречу вне расписания. Военные тыкали в небо ракетами, но больше не предпринимали ничего. Говорили, что воякам хватило мозгов понять простую истину — существа, способные сделать такой космический флот, легко перехватят любую ракету, пущенную с Земли.

— А мне уже надоело, знаешь ли, — Макс поставил отряд рапторов. Одна из миниатюр плохо держалась на своей подставке и была временно закреплена кусочком пластилина.

Коля собирался ответить, но не успел. Его перебил голос диктора.

— Срочные новости. в распоряжение наших корреспондентов попало изображение одного из кораблей пришельцев, что появились в Солнечной системе полтора месяца назад, — Коля обернулся как раз в тот момент, когда экран заполнило зернистое, черно-белое. но совершенно узнаваемое изображение корабля класса Оверлорд.

— А... — только и смог выдавить он.

— Ты это видишь? — прошептал Макс. Он первым сумел подобрать отвисшую до пола челюсть.

— Вижу, — Коля перевел взгляд на ультрамарина, которого до сих пор держал в руках, — но не верю глазам.

Репортаж был коротким, после чего новости вернулись к более земным проблемам. Макс выключил звук, нажав кнопку на пульте.

Ошеломленные, друзья вернулись к подготовке к партии.

— Знаешь, — наконец проговорил Коля, — Если это действительно они, то нам конец.

— Почему? — спросил Макс, доставая из сумки своего любимца — красиво покрашенную миниатюрку Абаддона.

— Ну ты подумай, ты же читал книги. Прилетает флот великого крестового похода. Воины Императора. Космодесант. Технологии, которые нам и не снились. А мы тут считаем, что Земля — это Терра, только потому что забыли прошлое и у нас девять планет в системе.

— Восемь. Плутон это...

— Не важно, восемь-девять, суть не в этом. В их глазах мы будем выглядеть отступниками.

Макс пожал плечами.

— Вряд ли. Они не в первый раз находят отсталую цивилизацию, как мне кажется. А насчет того, что мы считаем себя Террой — ты же читал книжки по Ереси. Там была такая же ситуация.

— Я к этому и веду! Они прилетают к нам. Видят мир, отбившийся от Империума. Это не страшно. Но мы тут ими в солдатиков играем! — Коля показал на игровой стол, где выстроились две армии, — книжки пишем о подвигах!

— Ну и что? — Макс с непониманием посмотрел на друга.

— А то, мы выдумали все. Но оно совпало с реальностью! А если это Великий крестовый поход, то многое, что было в книгах, еще не случилось! Про сорокатысячник я вообще молчу. Как они это воспримут? У нас что, полпланеты провидцев, что предсказывают такое? Или может заговор? План Императора?

— Да ладно тебе, — Макс продолжал вертеть Абаддона в пальцах, — я думаю, они и не такое видели. Главное, чтобы наши дураки не сопротивлялись, а то получим орден космодесанта на голову.

— А Ересь Хоруса? — Коля потер виски, — как они отнесутся к тому, что мы придумали, будто любимый сын Императора способен на такое? Да что там Ересь, Император на Золотом Троне — этого уже достаточно будет. Думаю, им хватит даже того, что мы знаем о Золотом Троне. Нас экстерминируют нафиг.

— Наверное они и внимания не обратят, — пожал плечами Макс и вдруг уставился в экран за спиной Коли.

— Что там? — Коля поднял глаза на друга в тот момент, когда драгоценный Абаддон выпал из его пальцев и со стуком упал на пол. Руки фигурки отлетели от тела и разлетелись по сторонам, — ты чего?!

Но Макс молчал, уставившись в телевизор, и Коля медленно обернулся.

Там, в броне, на груди которой сияло огненное око, стоял тот, кого они знали под именем Хоруса.

Мой дорогой друг, я пишу тебе это письмо, потому что ты один из немногих людей, которым я доверяю и который знал нашего великого Леммизера. Скорее всего, до тебя уже донеслась весть о том, что он скончался. Возможно, ты узнал об этом из ежемесячника Университета, который, как я знаю, ты продолжаешь выписывать, несмотря на то, что называешь его «сто двадцать листов туалетной бумаги». Там писали, что Леммизера обнаружил я. Но не писали о том, что я им не сказал.

Ты ведь помнишь Леммизера. Помнишь его одержимость топологией и математикой вообще. Когда ты еще не ушел с кафедры, ты мог застать его утром, засидевшимся над расчетами и забывшем о еде и питье. Лекции его, в таком состоянии были уморительны по виду. Я знаю, ты их помнишь. Безупречные по содержанию, Леммизер мог рассказывать о математике даже во сне, но его внешность... Принять его за одного из величайших математиков Университета было сложно.

Но я возвращаюсь к делу. Он мертв. Его нашел я. Нашел, потому что он не появлялся на кафедре больше двух недель. Сейчас лето, студенты на каникулах, поэтому его отсутствие никого сильно не озаботило, однако, сердце мое было неспокойно. Леммизер терпеть не мог работать дома. Я знаю его двадцать с лишним лет и я помнил, как его раздражали постоянные звуки улицы, доносившиеся из окна. Только необходимость притока кислорода заставляла его открывать окна.

Я пришел к нему. Дверь была закрыта, но когда я толкнул ее, замок оказался не запертым. Знаешь, там был запах. Похоже, прошло уже несколько дней, как он умер. Я нашел его в кресле, в его кабинете. Он умер от истощения. Это я могу сказать точно. Все выглядело так, словно он все это время работал без перерыва, забыв про сон, еду и воду. Только если десять лет назад у него еще хватало выносливости, чтобы из последних сил добраться до кровати или до тарелки, в этот раз удача от него отвернулась.

Меня удивило лишь отсутствие на столе бумаг. Леммизер всегда обкладывается стопками, вечно шуршащими и падающими, но сейчас перед ним стояла лишь одна бутыль чернил. Было видно, что из нее постоянно подливали чернила в чернильницу. Весь стол был в давно засохших пятнах. Перо я нашел на ковре. Оно выпало из пальцев мертвеца.

Но другой рукой он продолжал сжимать то, что я сначала принял за простую бумажную ленточку.

Друг мой. Я вынужден описать дальнейшее более подробно. Но ты поймешь, почему я это делаю.

Когда я извлек ленточку из окоченевших пальцев (поверь, это было нелегко), я понял, что она склеена в петлю. Изучив ее более внимательно, я обнаружил,что она представляет собой прекрасно известную тебе одностороннюю петлю, или петлю Мебиуса. Я покрутил ее в пальцах и обратил внимание, что одна ее сторона исписана мелкими цифрами.Я узнал эту хитрую единицу, которую любил писать Леммизер. Он остановился на трех миллионах двухстах тысячах восьмисот двенадцати. Я сначала не придал этому значения. Подумаешь, три миллиона. Но потом пригляделся внимательнее. Чисел было много. Они шли по убыванию и было понятно, что Леммизер просто писал их последовательно, одно за другим. Ты скажешь, что в этом такого? Подумай. Три миллиона чисел, одно за другим. На ленточке, в которую моя ладонь пролезала с небольшим зазором. Ты помнишь формулу. Дважды число пи, умноженное на радиус. Радиус этой петли был всего несколько дюймов. Ты понимаешь. Там просто негде написать три миллиона чисел.

Я сидел на краю стола и вертел эту ленту в пальцах. Числа уменьшались, и лишь отмотав пару тысяч назад до меня дошло, что лента сделала уже не один оборот. Заинтересованный, я принялся рассматривать ленту внимательнее. Там где лента открывалась моему взгляду, цепочка чисел не прерывалась. Но она должна была где-то пересечься! Я не знаю, как это объяснить. Я стал крутить ленту дальше, и за этим занятием меня застал полисмен, которого вызвала внимательная соседка, обнаружившая не закрытую дверь. Не буду тратить время, описывая объяснения, которые я давал полиции, но мне удалось их убедить в том, что я непричастен к гибели Леммизера.

Ленточку я оставил себе. Полицию не заинтересовала простая бумажка.

Дело закрыли быстро, все факты были налицо. Старый преподаватель умер от истощения, следов насильственной смерти нет. Полиция не тратит время на пустяки.

Вынужден признаться еще в одной вещи. Когда полисмен убедился, что я не убийца и отправился вызывать коронера, я положил в карман записную книжку, которая лежала на полу, очевидно, выпавшая из кармана. Я знал, что Леммизер ведет дневник в этой книжке. И словно черт толкнул меня под руку, заставив подобрать этот личный блокнот.

Но вернемся к ленточке. Уже дома я осмотрел ее внимательно. Череда чисел не прерывалась. К вечеру я достиг отметки в три миллиона. Желание достичь нуля стало просто невыносимым. Но ты знаешь, я человек практичный. Через два дня я сделал небольшую машинку, на роликах которой мог прокручивать ленточку. Я не крутил ручку сильно, опасаясь порвать бумагу, но дело пошло быстрее. Я приделал несколько зеркал, чтобы одновременно видеть и скрытые от моего зрения стороны ленты, но... в этом меня постигла неудача. Ролики перекрывали часть обзора, а на видимых участках последовательность чисел упрямо сохранялась. Забегая вперед, скажу, что этот секрет оказался мне не по силам.

Я изучил дневник Леммизера. Пропуская его мысли, которые слишком личные, чтобы их читал посторонний, я наконец добрался до первого упоминания бумажной петли.

"Вчера вечером нашел у себя на столе забавную вещицу. Лента Мебиуса, очевидно, кто-то подкинул ее шутки ради, а может в насмешку над моим увлечением топологией."

"Не понимаю, почему я не выбросил эту ленту сразу. Бестолковая игрушка, однако верчу ее в руках весь вечер. Забавно наблюдать, как пятна от моих испачканных жиром пальцев совершают разворот в месте перегиба ленты"

В тот же день была сделана еще одна запись, Всего одно слово:

"Невероятно!"

Леммизер возвращается к своему обычному стилю, сухому, выписывая только тезисы.

"Нет сомнений, лента бесконечна не только по причине замкнутости. Я начал вести числовой ряд на ее поверхности, но столкнулся с тем, что несмотря на ограниченность длины окружности, я не смог добиться того, чтобы начало цифрового ряда совершило полный оборот.

Оно просто исчезло.

Леммизер не смог узнать больше того, что узнал я за полчаса.

В книжке были и другие записи, но они не имеют отношения к полоске, а лишь показывают его отчаяние. Их немного. Захваченный загадкой ленты, он не тратил время на ведение дневника.

И вот, мой друг, потратив на верчение ручки полдня, я достиг начала отсчета. Ноль был написан зелеными чернилами, как и часть чисел после него. Очевидно, Леммизер начинал запись своей любимой перьевой ручкой, прежде, чем перейти на чернила из бутылки. Ноль, жирно выведенный рукой Леммизера, смотрел на меня, как осуждающее око. Я смотрел на него, а моя рука сама собой потянулась за вечным пером, лежащим на сукне стола. Ты уже догадался, что я решил сделать. Я начал писать числа. От единицы к двойке и так далее. Чем дальше я прокручивал ленту, тем мельче становились числа, чтобы уместить их на бумажной полоске. Мои каракули нельзя сравнить с красивым почерком покойного, но я продолжил его дело, только в обратную сторону. Остановился я, лишь ощутив ужасный голод. Я не ел с утра. К счастью, я не Леммизер и могу позволить повседневным радостям оторвать себя от дел. Перекусив, я уселся в кресло, закурил трубку и лишь выпустив дым посмотрел на свою машинку. Она манила меня продолжить писать числа, но я не поддался этому зову. За окном уже была глухая ночь и я предпочел лечь спать.

Я продолжал это занятие неделю, по два-три часа в день. Цифры становились все больше, но одержимость достичь ее конца ослабевала. Мне становилось очевидно, что я могу крутить свою машинку хоть до конца жизни. То есть, я не мог быть уверен, что через два оборота ручки на ней не появятся цифры, написанные Леммизером, но пытаться измерить длину бесконечности я не хотел.

Пришло время для других экспериментов. Осторожно сняв ленточку с машинки я попробовал ее надорвать. И хотя с виду она была обычной бумажкой, мне не удалось повредить ее, даже потянув изо всех сил. Друг мой, сказать, что я был удивлен — это означало не сказать ничего. Несмотря на то, что я уже не тот регбист, что выступал за Университет, физической силы во мне пока что хватает. Но ее не хватило. Я пошел на кухню и вернулся с хорошим Сальминеровским ножом, набор которых приобрел во время поездки в этот край, славящийся своими кузнецами. Но лезвие, которое прорезало жилистое мясо словно бумагу, не справилось с этой непокорной ленточкой. На следующий день я вернулся с катарактальным ножом, который позаимствовал на кафедре медицины. Но и обсидиановое лезвие не смогло даже поцарапать кромку проклятой полоски!

В ярости я схватил свой кухонный нож, накалил его в пламени спиртовки и приложил его лезвие (я пожалел об этом после. Его прекрасная закалка была уничтожена) к краю. Поднялась струйка дыма.

Мой друг. Я добрался до этого момента воспоминаний, и у меня затряслись руки. Видишь, как пляшет перо по бумаге. Как только я коснулся нагретым лезвием края полоски, весь мир вокруг меня словно вздрогнул. Я не могу описать все словами, но представь, что всю реальность попытались надорвать. Время словно остановилось. Я смотрел перед собой, но не видел своей комнаты. Вокруг меня раскинулась чернота, пронизанная яркими лучами невообразимых цветов, перекрещивающихся, завихряющихся, сплетающихся в сети и разлетающихся веером. Хоровод огня, в тошнотворном разрушительном танце. Таком глубоком, что ни одно живое существо не может постичь его, воспринимая лишь какую то крохотную долю открывшейся перед ним кошмарной истины. Но даже такое примитивное существо, как человек, которым являлся я, мог заметить возникший в этом зрелище диссонанс. Рябь, пусть и затихающую, но исказившую пространство.

Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Чернота, этот вселенский мрак, пробитый струями звездного пламени, схлопнулся в точку и пропал. Я упал, выронив и нож, и ленту. Стыдно признаться, но меня стошнило прямо на ковер.

Поднявшись на ноги, я обнаружил, что чудом не вызвал пожар, так как опрокинул спиртовку. К счастью, пламя погасло, не коснувшись пролитого денатурата. Убирая последствия происшествия я наткнулся на проклятую бумажку. Одно прикосновение к ней вызвало у меня дрожь. Осторожно подобрав ее с пола, я положил ленточку на стол.

Друг мой, теперь я уверен, что в руки Леммизера попала страшная вещь. Эта полоска, эта штучка, которая кажется студенческой шуткой, на самом деле завязана на суть самой реальности. Как бесконечна вселенная, так бесконечна и сама ленточка. А ее поверхность завязана на саму ткань пространства.

Что я с ней сделал? Я залил ленту в бутылку со смолой и спрятал в свой сейф. Я не представляю, где можно спрятать такую страшную вещь, от которой зависит существование нашей вселенной. Ведь, не приведи Всевышний, стоит кому-нибудь поднести спичку и наша реальность разрушится. Я не представляю последствий, которые может повлечь разрушение ленточки. И я испытываю страх и стыд, когда гляжу сквозь застывшую смолу и вижу на краю маленькую черную подпалину, оставленную мной, страх от того, что одним своим движением мог привести мир к катастрофе.

— Реми, ну вы подумайте, — Закс с намеком подмигнул, — Всего полгода и у вас должность офицера, лента особых заслуг, гарантированный пенсион с прибавкой и шанс стать дворянином! Глупо отказываться от таких возможностей!

Реми Кайрат со вздохом согласился. Упоминание дворянства стало последней каплей. Закс его уговорил, и теперь с улыбкой, которая была полна, как удовольствия от того, что разрешилась сложная проблема, так и странного коварства, которое Реми предпочитал не замечать, тряс ему руку, словно старому знакомому.

— Когда? — только и спросил Реми, наконец освободив свою ладонь из цепких пальцев Закса.

Тот задумался, потирая подбородок.

— Чем быстрее вы сможете выдвинуться на место, тем лучше, — и прибавил с прежней улыбкой, — мой дорогой Реми.

«Давно ли я стал для тебя дорогим?» — пронеслось у Реми в голове, однако молодой служащий железнодорожной службы благоразумно сказал другое:

— Я думаю, мне нужно не больше двух дней на сборы, если вы позволите.

— Ну конечно позволю, — улыбка на лице Закса стала еще шире, чем до этого, — собирайтесь не спеша. Дрезина будет ждать вас в четверг, в семь часов утра.

+ + +

Ветер был холодным, но не обжигающе ледяным, как в предыдущие дни. Погода вообще понемногу исправлялась, если можно было назвать исправлением погоды отсутствие пурги, которая сбивала с ног и раздирала лицо несущимися с бешенной скоростью снежинками. Реми шел по лесу, скрипя снегоступами, и ощущал себя почти уютно, проходя под грузными снеговыми шапками, пригибавшими ветви деревьев к земле. Не мешала даже неудобная фляга с кислотой для батарей Марингера, висевшая на спине.

Батареи были установлены в каждой световой вешке, которые отмечали железнодорожную ветку на его участке. Постоянные снега, идущие на перевале, полностью заносили рельсы и только череда огоньков, маленьких светильников в виде стеклянных колб, сообщала снегоочистителю, который шел перед составом, что он еще не сошел с рельсов, подскочив на каком-нибудь обледеневшем участке. По мнению Реми, эта работа была совершенно бестолковой, так как снегоочиститель остался бы на рельсах даже поймав ствол двухсотлетнего дуба, упавшего поперек путей, но инструкция была неумолима. На перевале всегда должен быть смотритель, поддерживающий порядок.

А мрачная реальность, в виде слухов прорывавшаяся в конторскую столовую, сообщала, что смотрители здесь не задерживаются.

Реми до сих пор не понял, почему. Место было совершенно скучное и совершенно мирное.

Новая пурга началась ровно через пять минут после того, как Реми осмотрел последнюю вешку и вылил в цилиндрический бачок батареи мерный стакан кислоты. Стряхнув желтые капли кислоты из стакана в снег, Реми наблюдал, как спираль в стеклянной колбе начала разгораться, вслед за тем, как внутри батареи началась химическая реакция.

Он обернулся, чтобы полюбоваться изгибающейся линией желтоватых огоньков, показывавших линию железнодорожных путей. Ближние вешки светились ярко, а чем дальше от Реми был следующий огонек, тем более расплывчатыми становились его контуры, словно каждая лампа была окружена какой-то мерцающей крохотными искрами дымкой.

Мысль о том, что это не дымка, а первые признаки надвигающейся пурги, которая пока еще не окрепла и несет лишь редкие снежинки, пришла в голову Реми с опозданием. Налетевший порыв ветра заставил его пошатнуться. Пальцы, сжимавшие уже пустой стакан, обожгло холодом. Отбросив склянку, Реми натянул перчатку и бросился в лес. Ветер крепчал, но Реми успел добраться до деревьев, несмотря на то, что снегоступы помогали ровно столько же, сколько мешали.

Он не был уверен, что деревья спасут его от ветра. Но оставаться на открытом пространстве Реми хотелось еще меньше. Покачиваясь под порывами ветра, Реми пробирался в сторону своей хижины, радуясь, что ветер дует в спину и ему не грозит обморожение лица. За противоположную часть тела, надежно спрятанную под толстыми штанами, Реми волновался меньше.

Деревья жалобно стонали, раскачиваясь и роняя ветви, а когда очередной удар ветра все же сбил Реми с ног, тот понял, что ореолы вокруг фонарей не были признаками надвигающейся пурги. Это был признак надвигающегося Шторма.

+ + +

— Шторм, — машинист дрезины был почти шарообразным. Когда он надевал свою толстую шубу, в которой обычно вылезал наружу, шарообразность только усиливалась, — шторм, это, братишка, кошмар.

Машинист относился к нему так, словно они сидели в таверне и пропустили уже не по одной кружке пива. Первые два часа Реми старательно делал важный вид, считая выше своего достоинства вести беседу с простым работягой, но потом сдался. Он уже привык, что к его крохотной должности относятся в лучшем случае с усмешкой, а в худшем — отпускают язвительные комментарии. И то и другое Реми воспринимал довольно болезненно. Поспособствовала началу беседы и скука. Дорога до перевала должна была занять несколько дней, и провести их сидя на неудобной лавке и глядя в окно на однообразный пейзаж было бы мучительно. А других занятий в дороге не предвиделось.

— Кошмар? — он выглянул в окно. Локомотив поднимался к перевалу. По словам машиниста, до места оставалось чуть меньше суток.За двойным стеклом к самому горизонту уходила белая равнина, разломанная в трех местах темными широкими трещинами рек. Где-то еще дальше, за резким краем обозримого мира, осталось родное управление. Реми уже устал удивляться тому факту, что кто-то решил прокладывать здесь железную дорогу. Даже мысль о том, что за перевалом кто-то живет, кто-то достаточно важный, чтобы иметь с ним железнодорожное сообщение, не выглядела достаточно веским доводом для создания этого пути. Местность была пустынной. Единственным объектом, который Реми мог назвать населенным пунктом, было черное пятно угольного карьера, оставшееся далеко позади.

Дрезина на полном ходу влетела в сугроб. Снежный бурун разлетелся в стороны, и Реми отшатнулся, когда окно оказалось залеплено белой массой, которая тут же начала таять и превращаться в ледяную корку, с шуршанием падавшую вниз от сотрясений на стыках рельсов.

— Нанесло, — машинист прервал свою речь о шторме. Он, казалось, совершенно не интересовался тем, что находится перед дрезиной, которой он управлял. Куда больше внимания он уделял огромной, с кастрюлю, шкале манометра, показывавшей давление пара в котле. Резная медная стрелка своим острым, как игла, кончиком колебалась на самом краю безопасной зоны, — Но это еще пурга нанесла. Если бы прошел шторм, нам откатываться назад надо пришлось бы, для разгона. Или ме-е-е-едленно продавливаться.

Машинист сделал паузу, постучал ногтем по шкале манометра, посмотрел на дрожь стрелки и удовлетворенно хмыкнул.

— А вообще человек в шторме — почти не жилец. Замерзнет напрочь. Так что ты смотри. Как видишь, что вокруг огней ореол искрится, а свое дыхание только что не звенит перед лицом, молись и беги в тепло. Иначе каюк.

Оставив Реми размышлять над этими словами, Машинист повернулся, переваливаясь с ноги на ногу прошел в заднюю часть дрезины и начал шебуршить ломом кучу угля.

На соседней лавке заворочался второй машинист. Прорывавшийся сквозь шум машины храп, подпевавший стуку поршней и шипению пара, прервался на несколько секунд, а потом продолжился снова. В кабине было жарко и душно.

По мнению Реми, тот кто назвал этот аппарат дрезиной, любил преуменьшения. Это был настоящий тяговый локомотив для сурового климата. Чуть меньше снегоочистителя, но достаточно большой, чтобы пробраться через любые заносы.

И этот локомотив уносил его все дальше от цивилизации, в северные горы, местность, о которой обычно вспоминали, лишь рассказывая страшные сказки.

+ + +

Упав лицом в снег, Реми зажмурился. Над ним раздавался пронзительный вой ветра и жалобный стон раскачивающихся под ударами шквала деревьев. Где-то вдали раздался громкий треск. Очередная сосна сдалась и надломилась, словно спичка, рухнув с жалобным хрустом ветвей. Реми не успел встать на ноги, а на его спине уже образовался сугроб. Стоило ему поднять голову, как кожу на лице обжигало ветром. Ветер, казалось, дул со всех сторон сразу. Реми стиснул зубы и сунул руку в особый боковой карман, куда был выведен запальный шнур химической грелки, которую по уставу должен был носить под одеждой каждый смотритель. Сквозь ткань перчаток Реми нащупал большое кольцо, крепко сжал его и с силой дернул.

Действие грелки он почувствовал сразу. Пакет из металлической фольги, который обычно похрустывал при движении, начал разогреваться, отдавая телу Реми энергию неторопливой химической реакции. Перед глазами пронеслась инструкция, которую Реми бегло прочитал еще в первый день. В памяти всплыла строчка, в которой говорилось, что грелка способна проработать до шести часов, не давая попавшему в снежный занос замерзнуть. Вспоминая другие части инструкции, Реми поджал ноги под себя и свернулся калачиком в своей берлоге. Снег уже занес его с головой и теперь его мир сократился до маленькой пещерки, в какой-то мере даже уютной.

Реми показалось, что он закрыл глаза всего на одну секунду. А когда открыл, то он уже не лежал в сугробе, погребенный под толщей снега. Он стоял на округлой поляне, окруженной высокими деревьями. Кора деревьев была почти черной, словно обугленной и покрытой глубокими складками и морщинами. Реми сначала удивился тому, что может рассмотреть такие подробности — первым его ощущением была окружающая темнота, но немного оглядевшись, он понял, что это ощущение было иллюзией.

Ощущение непроглядной темноты вызывалось общей бесцветностью окружающего пространства — черные стволы деревьев уходили вдаль, насколько удавалось проникнуть взгляду и их кора поглощала любой упавший на них свет. Между стволами, на высоте чуть выше человеческого роста, то здесь, то там, горели желтоватые огоньки, живо напомнившие Реми о тех светильниках, батареи которых он заправлял кислотой каждый день. Разве что эти огоньки имели вид правильной сферы и горели не так ярко.

Реми посмотрел на свои руки. Перчаток на нем не было. На ладони откуда-то сверху падал голубоватый, казавшийся чуждым в этом месте свет. Реми задрал голову. Над ним, прямо над головой, виднелся светящийся круг, словно Реми стоял на дне колодца, накрытого замерзшим стеклом. Даже здесь, внизу, Реми мог рассмотреть прихотливые морозные узоры.

«Я сплю,» — подумал Реми, — «Мне всего лишь надо проснуться».

Стремясь доказать себе, что это всего лишь сон, Реми со всей силы ущипнул себя за руку и вскрикнул. Болезненный вопль быстро угас в ватной тишине окружающего пространства, а сам Реми несколько минут растирал ноющее место.

Не сон. Реми задумчиво потер подбородок. Он вглядывался в переливы огоньков, пробивающиеся между стволами и в какой-то момент ему показалось, что он увидел движение. Не покачивание деревьев, воздух здесь был совершенно неподвижен, как в склепе, а какую то тень. Определять расстояния было трудно, но впереди, за стволами деревьев, кто-то двигался. Реми как мог прикинул размеры существа и поежился. Что бы там ни было, оно было почти в два раза шире, чем сам Реми.

Реми попятился. Стараясь ступать бесшумно, он двигался назад, уходя с поляны под льдистым кругом, пока его спина не коснулась ствола дерева. От этого прикосновения Реми вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Осторожно повернувшись, он начал пробираться между черными стволами. Кора деревьев была совершенно сухой на ощупь и легко крошилась в порошок, оставляя на пальцах черные следы.

Когда Реми стоял на поляне, ему казалось, что деревья растут практически вплотную друг к другу. Теперь он убедился, что это не так. Расстояние между стволами позволяло без труда перемещаться, но стоило ему остановиться, как на его сознание наваливалась клаустрофобия. Огоньки, которые светились над головой, лишь усугубляли это ощущение. Похожие чувства Реми испытывал, когда пользовался служебным лифтом в конторе. Четыре стены, которые он постоянно задевал локтями и желтая лампочка над головой. Воспоминание было совершенно неожиданным, но оно почему-то оказало на Реми успокаивающее воздействие.

Реми уже пожалел о том, что поддался панике и ушел с поляны, направление на которую давно потерял. Льдистого круга не было видно. Похоже, густые кроны закрывали все небо. Вспомнив о небе, Реми задумался, а было ли здесь небо? Все его чувства говорили, что он находится глубоко под землей. Может быть он провалился сюда через ту дыру, которую раньше не замечал, потому что она была под снегом? Но тогда где его перчатки, где его теплая одежда? Как он уцелел, упав с такой высоты?

Вопросов у Реми было много, но ответов на них не предвиделось. Очередной огонек блеснул над головой, осветив испачканные черной пылью пальцы. Реми уже успел рассмотреть один из таких огоньков поближе и убедился, что это просто зарево, висящее в воздухе. У огонька не было ни ядра, на какой-либо материальной части, излучавшей свет. Просто светился воздух.

Когда Реми попытался схватить огонек рукой, тот погас, но через несколько секунд загорелся снова, как ни в чем не бывало. Пальцы просто прошли через то место, откуда еще недавно шло теплое желтое свечение.

Продвигаясь дальше, Реми выбрался на поляну. Небольшую, круглую поляну, похожую на ту, с которой он сбежал. Единственным отличием было отсутствие голубого окна над головой.

Стоило только ему шагнуть в круг, как из-за деревьев послышалось глухое ворчание. Реми окаменел. В той стороне огоньки гасли и снова загорались, по мере движения кого-то огромного. Рычание раздалось еще раз. Теперь уже ближе. Казалось, что до зверя не больше десяти метров. Реми попятился, прижался к стволу дерева и замер, надеясь, что зверь пройдет мимо.

Рычание внезапно раздалось прямо у него за спиной. Реми, подпрыгнул, отскакивая в центр поляны и обернулся. Зверь был там. Слабый свет не давал Реми четко определить вид противника, но тот был огромен. Высотой почти в два роста Реми, он выглядел почти шарообразным. Он пока что не нападал, но Реми видел два тлеющих уголька глаз, которые неотрывно следили за ним.

Зародившийся в глотке крик провалился куда-то в желудок.

Зверь сделал шаг вперед. Только с такого расстояния стало понятно, что свою громадность животное приобретало из-за необычно пышной и длинной шерсти. Шерсть приминалась, когда его противник проходил между деревьями и снова распрямлялась восстанавливая свой объем. Так что когда зверь вышел на поляну и оказался перед Реми, он по прежнему выглядел огромным мягким комом, вызывавшем желание зарыться в эту шерсть с головой. И лишь злые глаза, в упор глядевшие на человека, сообщали, что на поляну вышел опасный хищник.

Два удара сердца они стояли друг напротив друга. А потом Реми обнаружил, что лежит на земле и ему в грудь сквозь одежду впиваются мощные когти. Зверь еще не начал рвать его на части, но повалил и прижал всем своим весом. Угольки глаз теперь горели почти у самого лица. Реми ожидал зловонного дыхания, вырывавшегося из пасти, но его нос не ощущал ни единого запаха из тех, которые были свойственны дикому животному. Зверь снова зарычал. Звук был настолько низкий, что его вибрация ощущалась телом.

Реми зажмурился, ожидая скорой развязки, но вместо клыков, впившихся в горло, почувствовал мощный толчок в грудь, ощутил, что летит куда-то вниз и падает, падает, падает...

Реми открыл глаза. Он лежал под слоем снега, сквозь который проникал слабый дневной свет. Грелка была едва теплой, а вода от подтаявшего снега промочила его одежду. Осознав это, Реми моментально пришел в себя и попытался встать. Со второй попытки он совладал с застывшими от холода мышцами и сумел подняться на ноги, пробившись через толщу снега.. Шторм кончился. Кое-как выбравшись наверх, Реми направился вниз по снежному склону, надеясь выйти к путям. Он не ошибся. Через несколько минут он увидел торчавшие из снега верхушки вешек, огни на которых до сих пор мерцали. Светильники могли вынести и не такое.

Не желая задерживаться на холоде, Реми торопливо направился в сторону своей хибары. Ему пришлось потратить еще полчаса, чтобы раскопать заваленную снегом дверь. Пальцы уже начинало сводить судорогой, когда он смог распахнуть дверь и с наслаждением ввалился в прогретую печью комнату. Сразу же скинув с себя мокрую одежду, Реми бросился под толстое одеяло и долго сидел там, отогреваясь и приходя в себя. Ощупывая руки и ноги, Реми с легким удивлением обнаружил, что в итоге сумел избежать серьезных обморожений. Пролежи он под снегом еще час, тот сугроб стал бы его могилой.

Переодевшись, он развесил тряпье на просушку, согрел на печке чайник и заварил обжигающий и ароматный чай. Кто-то из предыдущих обитателей хибары оставил на полке жестяную, расписанную красными цветочками банку, в которой еще оставалась пригоршня каких-то трав, сильно пахнувших летним лугом. Реми не стал задумываться о содержимом, а просто добавил щепотку этой смеси в чайник.

Горячее питье окончательно вернуло его в нормальное состояние. Через час, перед самыми сумерками, Реми отправился обходить свои вешки, поправляя накрененные и выпрямляя погнутые. У самой дальней вешки его бак с кислотой практически опустел. Почти все батареи оказались пустыми, кислота вытекла из опрокинутых емкостей. Заправив последнюю батарею, Реми огляделся. В ста метрах от вешки склон обрывался двадцатиметровым обрывом, следом древнего оползня. В этом месте не было деревьев и открывался вид до самого горизонта. Вечер был неожиданно ясным. Наливающееся сумеречной синевой небо было свободно от облаков и первые звезды уже начали появляться, похожие на проколы, сделанные алмазной булавкой. Несмотря на однообразие расстилающейся внизу равнины, вид завораживал. Реми позабыл об усталости и холоде и любовался панорамой до тех пор, пока не ощутил покалывание в кончиках пальцев. Пора было возвращаться

Уже укладываясь спать, Реми вдруг вспомнил о мире черных деревьев, но с нервной усмешкой отбросил эти мысли прочь. Мало ли что привидится при переохлаждении, да лежа под снегом, почти без притока воздуха.

Сон был тревожным. Во сне Реми бежал куда-то вперед, гонимый кошмаром, преследовавшим его по пятам. Только когда перед Реми оказалось большое, подернутое морозным узором окно, ощущение угрозы пропало, и Реми смог позволить себе сделать передышку. Он подошел ближе. По другую сторону голубоватого стекла что-то двигалось, какой-то силуэт, пропитанный чернотой. Вокруг него медленно кружились более светлые силуэты неизвестных гигантских косматых тварей. Реми прижался носом к ледяной поверхности и стал всматриваться вдаль.

К тому, что черный человек внезапно окажется прямо перед его лицом, Реми был не готов. Он отпрыгнул прочь от окна, но пространство каким-то непостижимым образом повернулось, и окно теперь оказалось не в стене, а в полу. Реми грохнулся на гладкую поверхность, теперь ставшую настоящим льдом, проломил ее своим весом и полетел, окруженный звенящими осколками, вниз, в черноту. Последнее, что он увидел, перед тем, как с криком проснуться — свою собственную едва заметную тень, летевшую ему навстречу.

Реми вскочил с кровати. Его сердце бешенно колотилось. Еще не до конца пробудившийся, Реми озирался, словно ожидая увидеть осколки ледяного окна, но тут из-за толстых стен избушки раздался далекий паровозный гудок. Снегоочиститель уже поднимался к перевалу.

Торопливо одеваясь, Реми поглядывал на часы. У него было еще около двадцати минут. Застегнув все застежки, он выскочил наружу. Снегоочиститель приближался. Реми уже слышал громкое пыхтение его паровой машины. Несмотря на снежные бураны, лавин здесь не наблюдалось, поэтому время от времени машинист снегоочистителя дергал у себя в кабине шнурок и оглашал окрестности свистом парового сигнала, предупреждая о своем приближении. Реми внезапно расхохотался. Ему показалось смешным, что машинист так усердно оповещает округу о себе, при том, что в данный момент Реми был единственным человеком в радиусе десяти километров. Скорее всего и сам машинист об этом знал. А гудки подавал просто потому что ему нравилось это делать.

Пыхтение локомотива приближалось. Вот уже из-за поворота показался взметенный его движением снег и через секунду появился сам снегоочиститель. Сначала Реми увидел черный лоб парового котла и торчащую вверх трубу, из которой шел густой черный дым. Снегоочиститель был непохож на рейсовые локомотивы и выглядел куцехвостым толстячком. Подсвечивая снег своими мощными фонарями, слепившими даже при дневном свете, локомотив с гудком пронесся мимо Реми, обдав его колючей и холодной волной. Пытаясь увернуться от рукотворной лавины, Реми успел лишь заметить приветственный взмах руки в узком окошке кабины.

Реми снова остался один. Мимолетный призрак другого человека уже уносился прочь, оседлавший мощную машину, задние огни которой еще виднелись через поднятую им пургу. За снегоочистителем тянулся широкий ров, окруженный снежными отвалами, на дне которого блестели рельсы. Проводив взглядом уходящий локомотив, Реми со вздохом пошел за снегоступами и канистрой с кислотой. Наверняка снегоочиститель повалил половину вешек и содержимое их батарей опять вытекло на снег.

Короткий зимний день близился к завершению, когда запыхавшийся, взмокший Реми вернулся к дверям своего жилища и бросил пустой бидон в снег. Проехавший по путям снегоочиститель оказался разрушительнее недавнего шторма. Выставление всех вешек заняло у него больше времени, чем он рассчитывал, а из-за опустевшего на половине пройденного расстояния бидона, ему пришлось возвращаться за кислотой к домику. Ноги просто отваливались. Реми в очередной раз пожалел, что позволил своему честолюбию втянуть себя в эту авантюру, на радость Закса, который сейчас, наверное, сидел на мягком диване в своем особняке, потягивал отлично выдержанный коньяк и с наслаждением затягивался толстой душистой сигарой, которая стоила, как дневной заработок Реми в управлении.

Наверное, Закс в этот момент икнул, подавившись своим коньяком.

Реми было скучно. Он ждал поезд, который должен был появиться с минуты на минуту.

И действительно, не прошло и четверти часа, как из низины раздался низкий басовый гудок. В отличие от сигнала снегоочистителя, он был полон достоинства и абсолютно лишен торопливости. Раздавшийся один раз, он долго затихал, отражаясь от заснеженных скал, пока окончательно не завяз в пуховой подушке сугробов.

Реми ждал. Поезду требовалось более получаса на подъем. Вот издали раздалось торопливое, но все равно, полное тяжелого достоинства пыхтение машины. Вот столб дыма, поднимавшегося из трубы локомотива показался над вершинами деревьев. Еще мгновение и вечерний сумрак взорвался снопом света, вырывавшегося из огромного, размером с окно, прожектора, установленного на передке паровоза. Реми отшатнулся, заслонился рукой и едва сумел разглядеть проносящийся мимо него, похожий на здоровенного кита котел, красные, быстро вращающиеся колеса, соединенные мудренной конструкцией рычагов, перемалывавших воздух. Воздух задрожал от грохота стали, грома колес на стыках рельсов и свиста пара в цилиндрах. Кабина паровоза тоже была большой. Наверное, внутри нее было просторнее, чем в избушке Реми. От кабины, вдоль цилиндра котла шли мостки, и сейчас на одном из них стоял человек, укутанный в теплые одежды с головы до ног. Даже его лицо было укрыто толстым шарфом, а глаза были спрятаны под круглыми очками. Человек заметил его и, махнув рукой, бросил что-то в снег. Сверток провалился в сугроб, а человек уже был далеко, уносимый движением поезда.

Прогромыхали два тяжелых тендера, из которых сыпалась угольная пыль, а вслед за ними тянулись вагоны. Темные глухие почтовые, без окон, лишь сомкнутые пасти грузовых ворот на боках. Пассажирские вагоны среднего класса, чьи окна были задернуты занавесками и тепло светились. Сверкающие огнями вагоны класса люкс, из которых доносилась музыка. Поезд был маленьким подвижным государством, разбитым на отдельные островки.

Когда последний вагон скрылся в снежной дымке, Реми скинул с себя оцепенение. Он пробрался к месту, куда упал сверток и извлек из сугроба плотный мешок из промасленной кожи, внутри которого находился второй, тканевый. Притащив его в избушку, Реми с улыбкой извлек из свертка завернутую в слой ваты бутылку неплохого вина и мешочек с печеньем. Вид мешочка, с вышитыми цветочками, был невыносимо мещанским.

На душе у Реми вдруг потеплело. Этот добрый жест, сделанный людьми, которых он не знал, но которые помнили о бедолаге, застрявшем посреди снежного леса заставил его благодарно улыбнуться.

Вино было хорошее. Реми с удовольствием прикончил половину бутылки и, совершенно расслабленный, рухнул на матрас.

И едва уснув, снова оказался напротив льдистого окна, ведущего в мир черных деревьев. Как и в прошлый раз, перед ним возник человеческий силуэт, но сейчас Реми не испугался и не отпрянул. Он пристально смотрел туда, где у незнакомца должно находиться лицо, но не мог рассмотреть ни единой черты. Несмотря на это, Реми не покидало чувство узнавания. Он чувствовал, что стоящий перед ним человек хорошо ему знаком. Знаком настолько, что Реми казалось, будто он знает обладателя этого силуэта всю свою жизнь.

Черный человек повернулся и начал удаляться. Вдали вспыхивали уже знакомые желтые огоньки и виделось мельтешение других, куда более крупных и угрожающих силуэтов. Реми вдруг понял, что должен поговорить с этим человеком и принялся колотить кулаками по холодной гладкой поверхности, но окно, легко проломившееся, когда Реми на него упал, оставалось целым и только глухие удары раздавались в вязкой тишине.

Оставив бесплодные попытки, Реми смотрел, как силуэт незнакомца сливается с фоновой чернотой.

Проснулся Реми с твердой уверенностью, что происходящее имеет какой-то смысл. И с пониманием, что все ответы ему может дать лишь этот черный человек, которого он видит во снах. Несмотря на недавний сон, голова гудела. Реми, словно автомат, оделся и вышел наружу, отправившись в обход своих владений. В этот раз работы оказалось немного. Почти все вешки были в порядке, лишь в одной Реми обнаружил лопнувшую по неизвестной причине лампу. Запасная лампа, к счастью, оказалась у Реми с собой. Стеклянная колба уютно помещалась в жестком, выстеленном тканью футляре.

Прошла еще одна ночь. И снова Реми стоял у холодного, покрытого изморозью, окна и наблюдал за появлением и, как и в прошлый раз, уходом прочь черного человека. Он опять бился об окно, словно рыба, пытающаяся вырваться из аквариума. Гнетущее желание пробиться сквозь стекло не покидало Реми и после пробуждения.

Вечером Реми допивал остатки вина и мрачно рассматривал стакан, который держал в руке. Заглянув внутрь, он увидел свое собственно отражение на поверхности вина и в этот момент на него свалилось понимание. Мысль была настолько яркой, что Реми вскочил со стула и расплескал вино по столу. Опрокинутая бутылка со звоном упала на пол.

Фольга свежей грелки похрустывала под одеждой. Реми пробирался по заснеженному лесу, проваливаясь в сугробы, пока не добрался до круглой поляны, на которой он пережидал шторм. Вечернее небо синело сквозь голые ветви деревьев. Реми замер. Вокруг воцарилась такая глубокая тишина, что собственное дыхание казалось оглушительным.

«К черту все» — пробормотал Реми, плашмя падая в сугроб и начиная закапываться в снег, — «К черту. Ты, Закс, иди к черту, контора пусть идет к черту, все локомотивы пусть катятся к черту и коптят небо там». Сооружая себе что-то типа берлоги, Реми без перерыва цедил сквозь зубы ругательства. Обещанный пенсион, льстивые речи начальника, уговорившего его отправиться сюда, мечты о дворянстве, все это исчезало, как огни уходящего вдаль поезда. Реми волновало лишь одно — он хотел найти того человека, того, который живет в том подземном мире среди злых зверей. Реми больше не боялся. Если будет надо, он станет ловить этих зверей, поймает их всех до единого, но рано или поздно догонит черного человека, который больше не был незнакомцем.

Реми понимал совершенно отчетливо. Этим человеком был он сам. И только догнав самого себя, Реми получит ответы на все свои вопросы.

Реми рванул кольцо грелки и свернулся на своем снежном ложе клубочком. Ловля началась.

+ + +

Закс поднял глаза на постучавшего. Несмотря на то, что в здании было тепло и зимняя сырость, обычно царившая в городе, сюда не проникала, служащий управления был укутан в теплое пальто.

— Что у вас?

— Я посетил пост около перевала, где по донесениям проходящего снегоочистителя, перестали следить за состоянием вешек. — служащий выглядел измотанным, и говорил очень тихо, почти бубнил себе под нос, но Закс решил не отчитывать недотепу за такое неуважение, — Человек, который должен был этим заниматься, пропал. В доме было пусто, но одного комплекта одежды недоставало. Скорее всего, он замерз где-то в лесу, во время последнего шторма.

Закс подпер щеку рукой.

— Нехорошо, — сказал наконец он, — но человек, который согласился на такую работу, должен понимать все риски. Начните поиски в окрестностях поста. Если через неделю ничего не найдется — сворачивайтесь. Погода там сейчас нестабильная, можно застрять под бураном надолго.

Служащий кивнул, подтверждая услышанное, и со скорбным выражением лица покинул кабинет.

Тьма больше не была непроглядной. Олаф огляделся. Люцифериновый грибок на стенах мерцал зеленоватым светом. Место выглядело безопасным.

Олаф присел на корточки и оторвал с земли пласт светящихся волокон. Они были сухие на ощупь и рвались с тихим потрескиванием. Растерев грибок между ладоней и смешав получившуюся массу со своей слюной, Олаф принялся обновлять светящийся слой на своей коже.

Здесь тьма не могла его достать. Но могли достать его соплеменники. Олаф не знал, кого он опасался сильнее. Незримой угрозы темноты, полной иррационального ужаса, или простой и понятной заточенной пластины корпусного металла, брошенной рукой бывшего товарища. Задерживаться в этом гроте не стоило.

Олаф был в тяжелом положении. Смерть ожидала его со всех сторон.

В другом мире он бы просто затерялся в темных переходах, но не здесь. Уйти от мест, где растет Люцифериновый грибок, означало отсрочить свою гибель до момента, когда собственное свечение организма окажется неспособным отпугивать темноту.

Ей не давали имени. О ней старались не говорить вслух. Темнота всегда была рядом. С момента рождения и до самой смерти поселенцы были озабочены тем, чтобы не дать темноте себя сожрать.

А она могла. Темнота могла проникнуть в сжатый кулак, вгрызться в ладонь, сожрать плоть и оставить от тела пустую оболочку с костями. Или без. Олаф наизусть помнил то, что содержал информатор поселения. В его памяти всплыл кусок отчета.

Люди начали погибать внезапно. Уходили на разведку и не возвращались. Число выживших за неделю сократилось вдвое. После этого никто не решался выходить из пещеры, где разместился лагерь.

Снаружи был жестокий, вызывающий ожоги и кожные болезни свет здешнего солнца. Внутри — была таинственная смерть. На какое-то время все успокоилось. Люди начали обустраиваться в ожидании помощи.

А потом смерть пришла и в пещеру. Олаф видел запись того, как тьма сожрала человека. Вот он делает шаг и попадает в пятно тени, образовавшееся из-за неисправного светильника. А вот он падает, словно пустая оболочка мягкой игрушки, складываясь в бесформенную кучу одежды и кожного покрова. Кожного покрова, взрезанного, словно тончайшим лезвием со стороны тени.

Как поселенцы догадались о том, что это была тьма — Олаф уже не помнил. Знал только, что догадку подкрепил еще один погибший при похожих обстоятельствах.

И с тех пор всю пещеру заливал яркий свет практически вечных светодиодных светильников, не выключаемых ни днем, ни ночью.

И снова начались вылазки. Узнав слабость врага, люди решили, что смогут ему противостоять. Действительно. Новые разведкоманды успешно наносили на карты окружающие туннели, которые пронизывали землю словно мышиные норы.

Они принесли первые образцы люциферинового грибка и странных животных, похожих на крыс, но светящихся слабым светом. Нетрудно было связать свечение всех тканей организма и присутствие грибка в рационе.

Но тьма была умной. Она перестала нападать напрямую. Она стала искать способ проникнуть в пещеру, заполненную смертельным для нее светом.

И она нашла способ. Она смогла спрятаться внутри. Человеческое тело непрозрачно. Носоглотка, пищеварительный тракт, легкие... столько полостей, где можно укрыться.

Люди думали, что маленький спальные палатки, по одной на четверых, могут хранить полумрак. Тьма сочла, что четыре спящих тела — отличная закуска.

Это был единственный раз, когда люди смогли увидеть хоть смазанный, но все таки след присутствия врага. Черная дымка, пропавшая быстрее, чем кто-либо успел моргнуть. И все. И лишь одежда от тех, кто спал в палатке. Ни следа от плоти.

После этого свет появился везде. Людям приходилось спать с зажженными лампами. А немногие оставшиеся ученые искали способ сделать людей приспособленными к существованию в этом недружелюбном мире. Искали способ внести люцифериновый грибок в организм. Имея лишь полуразбитое оборудование, добытое из обломков корабля, сделать это было нелегко. Но ученые справились. Прошло еще чуть больше полугода, и они все стали излучать слабое свечение. Даже глаза приобрели способность излучать зеленоватый свет, который первое время крайне мешал людям спать. Потом все привыкли.

Олаф вздрогнул. В глубине туннелей раздался шорох. Горсть перемятого и размоченного мха упала на пол пещеры. Неужели его нашли? Олаф полагал, что он успеет отбежать достаточно далеко от поселения, чтобы затеряться в переходах. О том, что будет дальше Олаф даже не задумывался. Все его имущество составляли набедренная повязка и мешок, прицепленный к поясу. В мешке лежал грубый нож, пара синтетических шнурков и небольшой запальник для разведения огня. Несмотря на то, что у поселенцев оставались запасы одежды, ее старались не носить, чтобы не давать тьме потенциальных укрытий. Вместо этого все ограничивались небольшими повязками, достаточными, чтобы соблюсти хоть какую-нибудь видимость приличий, благо температура в пещерах держалась на отметке в тридцать градусов, прогреваемая что сверху, горячим солнцем, что снизу, не прекращающейся вулканической деятельностью, отголоски которой временами сотрясали скалы.

Шорох повторился. Олаф медленно поднялся и подошел к стене пещеры. Пальцы сами скользнули в сумку и стиснули пластиковую рукоять ножа. Она до сих пор была липкой. Олаф вдруг вспомнил, из-за чего.

Кровь Карла казалась почти черной. Она стекала из раны на груди, вытекая ритмичными толчками, в такт последним ударам пробитого сердца. Невероятно, но Карл еще стоял. Грязными пальцами он провел по своему животу и поднес руку к глазам. Олаф, все еще трясущийся от ненависти, увидел глаза Карла. Он пытался сфокусировать взгляд на кончиках пальцев, но глаза уже ему не подчинялись. Сложившись на месте, Карл упал на пол пещеры.

За спиной раздался шум. Олаф обернулся и увидел Конрада, который ошеломленно переводил взгляд то на нож в руке Олафа, то на лежащее на земле тело. Олаф не стал мешкать. Оттолкнув преграждавшего ему путь человека, он бросился прочь. Крики Конрада раздались в пещере, когда Олаф уже поворачивал ворот замка на решетке, преграждавшей проход, соединявший жилую пещеру с катакомбами, простиравшимися на многие километры вокруг.

Причина их конфликта была банальна. Развязка — неожиданна.

Олаф стал первым убийцей на этой планете. Первым после тьмы.

Шорох теперь был почти над самым ухом. Ощущение было таким, словно вокруг Олафа, почти прикасаясь к коже, сворачивает кольца огромная змея. Свет мха на полу вдруг померк, заслоненный чем-то непрозрачным.

В этот момент до Олафа донеслись голоса. Отраженные от стен пещеры, они разносились далеко, но было очевидно, что они приближаются. Олаф напрягся, но не сдвинулся с места. Нечто, что окружило его со всех сторон, не отступало.

Олаф уже слышал топот ног и был готов броситься вперед, прорвав завесу, которая отрезала ему путь, но было уже поздно. Люди вошли в пещеру.

Олаф не увидел их, но слышал их шаги и голоса. Некоторое время все вокруг гудело а потом голоса начали удаляться. В этот момент рассеялась и пелена. Олаф снова увидел свет люциферинового грибка.

Ощутив, что ноги его не держат, Олаф опустился на камень. Через три минуты он наконец смог соображать.

Что бы это ни было, оно укрыло его от взглядов людей. И Олаф догадывался, что это было. Это была тьма. Каким-то образом она не стала пытаться его убить, а наоборот спасла ему жизнь.

Что отличало Олафа от его товарищей? Олаф мог даль лишь один ответ. Он был убийцей. Тьма тоже была убийцей, отличным голодным убийцей. И она признала Олафа, как своего. Олаф чуть не рассмеялся от этих мыслей. Чтобы жить на этой планете, надо стать убийцей, только и всего. И ведь он это сделал. Сделал легко и непринужденно.

Олаф поднялся на ноги. Он знал, чем займется. Он спасет остальных от неминуемой гибели в объятьях тьмы. Он выберет достойных и сделает их убийцами, такими, как он, такими, как Тьма. И тогда они станут хозяевами этого мира.

+++Из отчета инквизитора Мольтера, регистрационный номер документа OXD-R-232-98933-210+++

0/45/845.M41 Рейдер темных эльдар, терроризировавший систему Проциус был обнаружен ударным отделением космического флота Сегментума Обскурус. В результате абордажной операции, проведенной при содействии Адептус Астартес, рейдер был захвачен и все ксеносы были уничтожены. Примечательным фактом данной операции являлось наличие на борту рейдера высокопоставленного темного эльдар, называемого своими сородичами гомункулом. Несмотря на то, что гомункулы проводят большую часть своего времени, занимаясь работами, которые мы могли бы назвать «медицинскими операциями», уничтожение данного ксеноса стоило жизни пяти доблестных космодесантников, а еще трое астартес будут вынуждены подвергнуться внедрению различного рода аугментаций, для сохранения своих боевых возможностей.

Я своими глазами видел то, чем занимался гомункул и могу заявить, что даже моя, закаленная службой в ордо, психика была на грани срыва, однако, наиболее полно описать все происходящее сможет приложенный к отчету документ, обнаруженный нами в помещении, в котором проводились нечестивые эксперименты.

+++Приложение к отчету OXD-R-232-98933-210/17+++

[Объект — лента из консервированной живой плоти, покрытая вытатуированным текстом. Часть текста выполнена письменами, которые используются ксенорасой эльдар, но встречаются записи, выполненные на низком готике. Очевидно, запись производил обнаруженный в помещении мертвый сервитор. Начало записи уничтожено в процессе штурма]

...Трон! Трон! Трон! Дайте мне умереть! Нет. Он не даст. Я нужен ему живым, ему нужны мои страдания. В конце концов ему нужна записная книжка. Сейчас он ушел по своим делам, но я должен продолжать писать. Это мучительно, но еще мучительнее пытки, которые начинаются, стоит мне остановить перо.

Я — Эльмар Брок. Когда-то я был фермером на Проциусе Квинте. Простым фермером. Трон! Как давно это было? У меня нет ни единого способа определить время. Даже сон не может использоваться для разделения дня и ночи, потому что у меня больше нет сна.

Меня захватили. Все в нашем поселении слышали рассказы о молниеносных пиратах, которые время от времени появляются в системе и собирают человеческую жатву. Мы молились Императору, чтобы нас миновала чаша сия, потому что силы планетарной обороны на Проциусе Квинте были настолько смехотворны, что даже наш старик Лебан, вооружившись тяпкой, представлял бы большую угрозу.

Но очевидно мы плохо молились. Или согрешили в чем-либо. Потому что они пришли. Обычный день, обычный погожий летний день, когда работается хорошо, а вечер обещает вкусный ужин, теплую компанию в таверне и приятную пьяную драку. И именно в этот день в небеса словно плеснули чернилами и из фиолетовой кляксы вырвались уродливые аэроциклы и не менее уродливый парящий драккар, битком набитый мерзкими ксеносами.

Наверное, тем, кто погиб сразу — повезло. Таких было немного, но кое кому сразу рассекло черепа острыми лезвиями на днищах аэроциклов. Остальных начали ловить. Ловить разбегающихся по полю людей, словно это были овцы. Сейчас я понимаю, мы для них действительно скот, не более. Примитивные двуногие животные, пригодные лишь для использования и переработки.

Я тоже побежал. Я видел, как в бегущую передо мной малышку Кро ударил искрящийся кнут. Бедняжка взвилась в воздух от боли, а потом упала на землю, скрюченная так, что мне показалось, что ее хребет завязался узлом. Пролетавший над ней аэроцикл зацепил ее одним из прицепленных к днищу крюков и поволок за собой, словно мясную тушу.

А больше я ничего не увидел.

Потому что на меня упала тень драккара и я зачем-то обернулся.

За два года до этого мне отсекло левую ступню. Неаккуратное обращение с техникой чревато подобными случаями. Я помню адскую боль, помню, как мне перевязывали обрубок голени. Тогда я думал, что боли сильнее не бывает. Как я ошибался.

Мне в лицо полетела сеть. Тонкая, искрящаяся, она окутала меня. А потом в кожу словно всадили миллиард рыболовных крючков. Это была не боль в какой-то части тела. Все тело стало болью, словно меня ударило ковшом карьерного экскаватора. Меня оторвало от земли.

А когда я пришел в себя, я понял, что лучше бы я умер с рассеченной головой.

Первое, что я увидел, было странное лицо существа, копошившегося над моим телом. Он был похож на тех, кто сидел на аэроциклах, однако отличался какой-то громоздкостью и источаемой аурой ужаса.

Он смотрел на меня с таким видом, с каким гончар смотрит на глину, из которой собирается лепить горшок. А потом он приступил к делу и начал с рук. Он мне их просто отсек, и я снова вспомнил, как сидел перед комбайном, глядя, как кровь из рассеченных артерий брызжет на землю. Вот только там мне почти сразу наложили жгут и вкололи обезболивающее. Ксенос наоборот любовался хлыщущей кровью.

Очевидно, он мне что-то ввел в организм, потому что я не умер от кровопотери и даже не потерял сознания от боли. Я ощущал каждый сделанный им разрез и вопил. А он слушал меня, как слушают прибывший с Терры Императорский оркестр, наслаждаясь каждой нотой, резонирующей в воздухе.

А потом он склонился над моим лицом, держа в тонких пальцах что-то, похожее на станок для бритья. Как нелепо. В этот момент я вспомнил нашего цирюльника.

И он действительно начал брить меня. Очистил кожу на голове от волос.

После чего очистил мой череп от кожи и плоти, и медленно разобрал его на косточки.

Каким-то чудом я все таки вырубился, лишив своего мучителя удовольствия. Возможно, если бы мне повезло, он убил бы меня за это, как убивал других своих жертв, которых я видел после, но у ксеноса были другие планы.

Когда я очнулся, то понял, что Эльмар Брок уже никогда не будет человеком. Ксенос действительно вытащил из моего тела все кости. Остались лишь слуховые. Мерзавец не мог лишить меня возможности слышать свои и чужие крики боли.

Откуда я это знаю?

О, я могу видеть свое тело, кожаным мешком висящее на медных иглах, торчащих из стены. Через разрезы в плоть входят какие-то трубки, подающие растворы, которые не дают телу умереть. Умерли только легкие. Они сморщенными мешочками висят на пронзивших их шпильках.

Как я могу это видеть?

Он вынул мои глаза. Каким-то неведомым образом удлинив глазные нервы, он вытянул их вперед на расстояние локтя от того, что осталось от моей головы. Каждый глаз проткнут бронзовыми иглами, вставленными в суспензорные кольца, покрытые грубым орнаментом. Ха ха. Я могу смотреть куда угодно, даже одним глазом в другой. И мог бы увидеть кончик своего носа, если бы у меня остался нос. Потому что разобрав мой череп, ксенос оставил он него лишь обрубок шеи с гортанью и голосовыми связками, чтобы я мог кричать. А чтобы мне хватало воздуха, мне в грудь входит трубка от насоса. И я кричу, я постоянно кричу. Из обрубка гортани вылетают кровавые брызги из саднящих голосовых связок, но я не могу не кричать. Мой мозг, подвешенный над этим обрубком в прозрачном жидкостном пузыре чувствует все.

Ксенос создал меня с одной целью. Я должен писать. Как я буду писать, если он первым делом отрезал мне руки? Чужими руками. Одна из них, кажется, женская. Руки закреплены на проржавевшем остове с пюпитром, и от них к моему телу тянутся нити нервов. Я могу управлять ими, я чувствую их. Ощущаю, как пальцы сжимают острый скальпель, который мне заменяет перо.

На чем я пишу?

В нижнюю часть моего тела воткнуты толстые иглы. По ним в мой организм поступает густая черная жидкость, превращающая все, что у меня было ниже пояса в болезненную раковую опухоль. Эта опухоль зажата металлическим кольцом, а за ним...

За ним к опухоли присосались какие-то омерзительные твари. Они не жрут меня. Они...преобразуют меня, делая частью самих себя. То, что выходит у них с другого конца остается мной, только превратившимся в тягучие струйки живой ткани. Эта ткань состоит из кожи, кровеносных сосудов и нервных волокон. Миллиардов чувствительных нервных волокон. Когда ее затягивает в последнюю машину я чувствую все, что с ней там происходит.

А на выходе, расположенном прямо у пюпитра, получается плоский лист живой материи. Меня. Я — бумага, пергамент для своих записей и я вырезаю буквы на самом себе, преобразованном до неузнавания. Каждый порез, каждый символ нечестивого языка, знание которого ксенос поместил в мой бедный мозг заставляет мои болевые центры вспыхивать от боли, словно сверхновые. А чтобы сделать мои мучения еще невыносимее, второй рукой я зачерпываю черный порошок, который сыпется слева от пюпитра и втираю его в свежие порезы, превращая их в татуировки.

Я не знаю, что это за порошок. Но ксенос уже трижды менял мне левую руку, потому что ладонь, которой я беру порошок, быстро разъедается.

[Дополнение. На этом месте записи были повреждены. При штурме многое ксенооборудование было уничтожено прежде, чем я смог его осмотреть. Ниже следует переведенный с ксеноязыка отрывок записей]

Он привел женщину. Я ее не знаю. Возможно она даже не с нашей планеты. Она беременна. Я вижу уродливо вздувшийся живот. То, что находится в ее чреве — явно не человеческое дитя. Живот напоминает мерзкий воспаленный волдырь, готовый лопнуть. Сетка лопнувших сосудов покрывает кожу, местами окрашивая ее в отвратительную синеву. Женщина уже почти мертва. И абсолютно безумна, потому что из ее глотки вырывается лишь хриплый рев боли.

Он распинает ее на столе, я вижу все ее срамные места. На ней нет живого места.

Ксенос кладет свои руки ей на живот. Нажимает. У меня нет век, чтобы зажмуриться и я не могу остановить записи. Оно лезет из нее. От прикосновения ксеноса живот сдулся, как мяч, из которого выпустили воздух. Зато вздулась грудь. Треск ребер был такой громкий, что заглушил вопли несчастной. А потом она потеряла возможность кричать, потому что тварь, которая была в ней перекрыла горло. Я все вижу, чертов ксенос сделал так, что я вижу все до мельчайших деталей. Я вижу, как кожа на горле, до этого бывшая почти синей, вдруг приобретает багровый оттенок. Я вижу, как узкий проход гортани распирает изнутри рвущаяся наружу масса.

Я слышу, как рвутся ткани. Ксенос тоже слышит, слушает, словно музыку и выглядит довольным, совершенно по-человечески потирая руки.

А потом появляется оно. Изо рта женщины, которая все еще жива. У ксеноса никто не умирает раньше, чем он разрешит.

Изо рта появляется червь. зубастая головка на конце маслянисто-блестящего коричневого тела, которое пульсирует и каждый блик света, появляющийся при этом, неописуемо омерзителен.

Червь не задерживается. Только появившись из разорванного рта женщины, он изгибается и вонзается в тело, из которого только что вылез. С хлюпаньем прогрызает дырку в животе, из которого только что появился. Все тело женщины трясется, словно в конвульсиях. Иногда червь появляется наружу, из естественных отверстий или прогрызая новые.

Это продолжается, пока от тела не остается лишь одна голова, с порванным от уха до уха ртом. Невероятно, но она еще жива. Хотя я уже перестал удивляться тому, на что способен этот ксенос.

Сейчас он берет червя на руки и подносит его к широко распахнутым глазам женщины. Только сейчас я увидел, что ее веки пришиты к коже головы так, чтобы не позволять закрывать глаза.

Оно выедает ей мозг. Проникает через глазницу, необычайно вытянувшись, и выедает мозг.

Ксенос уходит, унося червя на руках так, как на нашей планете носили пушистых домашних хорьков.

[Примечание. Часть записей, произведенных сервитором до сих пор расшифровываются. Ниже прилагаются последние строки, обнаруженные непосредственно на пюпитре]

Я слышу взрывы. Надеюсь, силы Трона все таки настигли эту мерзость. Корабль трясет. Император, даруй мне смерть. Я вижу, как в двери врываются ангелы смерти. Астартес. Наверное, никто из жителей моей родной планеты не мог даже мечтать о том, чтобы увидеть лучших воинов Императора. Если бы я мог плакать, я бы разрыдался. Они прекрасны. Мое улучшенное зрение позволяет видеть выдавленные на сургуче печатей чистоты аквилы. Святой символ! Я уже не надеялся, что смогу снова лицезреть его. Они...

[Примечание. Запись обрывается. Очевидно, в этот момент сервитор был пробит очередью из болтера, выпущенной одним из космодесантников]

+++Заверено инквизитором святого Ордо Ксенос Мольтером 0/52/854.M41 на борту ударного крейсера «Эквилио» +++

Великий Гримгольд сидел в темноте, прокручивая между пальцами обгоревшую спичку. В другой руке он держал длинную трубку, из которой только что сделал глубокую затяжку. Мысль о том, что кто-то будет использовать дерево для разжигания огня не в ритуальных целях, понемногу переставала быть для Гримгольда невообразимой. Но все равно, не в силах избавиться от старых привычек, он аккуратно положил спичку обратно в коробок. Выдохнув дым в потолок, Гримгольд посмотрел на ночное небо за окном.

В мире, в котором он оказался, было такое же голубое небо, такая же земля под ногами. Люди, которых он за глаза называл «тюремщиками», были неотличимы от людей, которых он привык видеть. И все же каждый вдох, каждая секунда, проведенная по эту сторону врат, напоминали Гримгольду, что он здесь чужой. Иногда это накатывало с особенной остротой. В эти минуты Гримгольд возвращался в тот день, когда все началось.

Он не был из числа провидцев, которые обнаружили место, в котором можно было провести Разлом. Он не стоял во главе войска, готовившегося к новому завоеванию, но именно он, Гримгольд, командовал четвертым королевским осадным отрядом Огнетворцев.

То было время,когда они могли повелевать огнем силой мысли. В ту пору магия еще существовала и отряд огнетворцев пользовался ей и ее плодами.

В его отряде было целых семнадцать наездников на саламандрах, гигантских бронированных рептилиях, чьи когти всегда были раскалены и плавили песок, превращая его в стеклянные черепки. Животные выстроились дугой, заняв позицию перед Гримгольдом. От пропитанных водой толстых войлочных подушек под всадниками поднимались едва заметные струйки дыма.

Рептилии были страшной силой, но основу их отряда составляли двенадцать магов, собравшиеся по трое на четырех левитирующих дисках. Это был могучий отряд и мало кто мог сравниться с ним по силе. Огненные шары, бросаемые на стены замков испепеляли всех, кто не успевал укрыться от взрывов, поджигали постройки, разрушали каменную кладку. Сам Архимаг относился к отряду Гримгольда с уважением и даже с некоторой опаской.

Именно Архимаг стоял во главе войска, выдвинувшегося к месту разлома. Провидцы предсказали богатый мир, поэтому собранная Архимагом армия поражала воображение.

Стул под Гримгольдом заскрипел, на мгновение возвращая его в реальность, но через секунду он снова нырнул в воспоминания.

Как наяву, перед глазами Гримгольда раскинулся людской океан, заполонивший болотистую низину. Крестьяне, добывавшие торф для печей, разбежались еще на подходе, побросав лопаты и ржавые вилы на краю торфяных ям. Никому не хотелось оказаться на пути столь грозной армии. Солнце, карабкавшееся в зенит, блистало на щитах и шлемах. Знамена колыхались на ветру, а прицепленные к концам пик стяги тонкими лентами бесновались над головами солдат. Пикинеры в кирасах, на которых были вычеканены гербы их господ, мечники, чьи треугольные щиты сверкали эмалью, лучники в перетянутых кушаками кафтанах. Войско поражало воображение, но даже такое, оно оставалось лишь на вспомогательной роли. Основной ударной силой были маги.

Стоявший рядом с Гримгольдом Бурзак с недовольным видом сложил руки на груди. Ему было жарко в мантии и по его лбу стекали капли пота.

Гримгольд извлек из складок одежды свою трубку. Щелкнув пальцами, он вызвал небольшой огненный шарик, от которого прикурил. Подобный трюк любой начинающий маг мог сделать после пары часов тренировок, а вот чтобы заработать денег на фунт хорошего табака — нужно было быть настоящим мастером.

— Ритуал почти завершен, — произнес Гримгольд, выпустив в воздух струю дыма, — скоро они откроют врата.

Бурзак посмотрел на Гримгольда с плохо скрываемой завистью. Гримгольд знал, что Бурзак недоволен его назначением на пост главы отряда, но сделать с этим ничего не мог. Вместо ответа Бурзак развел руки и между ними загудела струя белого пламени. Выпущенная во врага, она могла прожечь камень, но, находясь под контролем мага, она даже не вызывала ощущения тепла. Огнетворец разминался перед битвой.

Перед Бурзаком и Гримгольдом стояли еще двое огнетворцев меньшего ранга, они тоже проверяли свою готовность, вызывая огненные шарики. Все четверо разместились на толстом, вытесанном из камня, диске, левитировавшем в пяти футах над поверхностью. Диск удерживался в воздухе силами телекинетика, стоявшего на земле, позади всего отряда.

Несколько таких же дисков располагались справа и слева от диска Гримгольда. Это был обычный способ перемещения для отрядов магов. Из всех колдунов на земле оставались лишь телекинетики, самые презираемые и неспособные представители магического сословия. Человек, проявивший способности к мысленному перемещению предметов мог не надеяться на нормальное магическое обучение.

Впрочем, бедной жизнью они тоже не жили. Никому не хочется зависеть от озлобленного неудовлетворенного колдунишки, который может уронить тебя с большой высоты. Особенно богатой, и, одновременно, тяжелой жизнью жили телекинетики из свиты Архимага, которые поддерживали в воздухе его летучий форт. Это был кусок скалы, на котором был выстроена мощная крепость, в которой обитал Архимаг. Человек, оказавшийся в круге тени, отбрасываемом парящей скалой, чувствовал себя настолько неуютно, что желающих задержаться там, чтобы укрыться от солнца, не находилось.

Словно подтверждая могущество предводителя, вокруг летучего форта кружили, со свистом рассекая воздух крыльями, крупные горные драконы. Пропитанные магией твари подчинялись только Архимагу, признавая его равным себе.

Армия выстроилась в полной боевой готовности. Перед ней, на расчищенной площадке примерно в милю диаметром, был возведен ритуальный алтарь, от которого в стороны расходились шеренги каменных столбиков, на верхушках которых были расположены кристаллы из Глубинных пещер далекого запада. Кристаллы полыхали в свете солнца так, что на них было больно смотреть, однако, основное действие сейчас происходило именно около обсидиановой плиты алтаря, настолько черной, что она казалась провалом в Междумирье. Там был распят послушник из ордена мироходцев. Гримгольд не одобрял методы этого магического ордена, выращивавшего жертвенных агнцев в своих стенах. Среди послушников отбирали самых одаренных, чье стремление прорваться за реальность было сильнее чем у остальных и все оставшееся время развивали их способности, внушая, что жертва будет не напрасной.

Кое-кто протестовал против таких жестоких методов, но их протесты были достаточно вялыми. Другого способа открывать разрывы между мирами не существовало, а отказываться от источника богатств не хотелось никому.

Приготовления к прорыву велись уже несколько месяцев, Мироходцы расставляли кристаллы, ослабляющие связи реальности, строили и освящали алтарь, делали пробные микропрорывы, чтобы убедиться в правильности своих предположений. Эти действия должны были быть заметны и с той стороны еще не открытого перехода.

Ропот прошедший по войску ознаменовал переход к заключительной фазе.

Гримгольд даже с расстояния увидел, как блеснул на солнце ритуальный клинок, вонзающийся в сердце жертвы. В тот момент, когда обсидиановый кристалл пробил грудную клетку послушника, над полем пронеслась темная волна и солнце померкло. Гримгольд не видел, но знал, что в этот момент маг, проводящий ритуал, резким движением обламывает нож, оставляя обсидиановое лезвие торчать из тела убитого. Вокруг алтаря разгорелось радужное пламя, ударившее вдоль линии каменных столбов и взметнувшееся в небеса яркой дугой.

Портал был открыт. И именно в этот самый момент Гримгольд понял, что что-то пошло не так.

В распахнутом зеве портала виднелся неотличимый от Алиазора, их родного мира, пейзаж. Впрочем, кое-что выделяло этот мир — на горизонте, видневшемся в межмировом проходе темнела полоска леса. Гримгольд представил, как Архимаг потирает руки, довольный тем, что обнаруженный мир обещает принести много богатства. Алиазор был беден на древесину. Покрытый болотами, разделенными скалистыми равнинами, в центре которых собирались пустыни, он предоставлял множество металлических руд. Но найти дерево, ствол которого позволил бы сделать из него хотя бы десяток досок было фантастическим везением. Даже кривые сухие ветки можно было с выгодой продать на амулеты, а человек, притащивший на рынок большое бревно, мог рассчитывать на внимание богатых покупателей и на несколько месяцев безбедной жизни.

По слухам, у Архимага в его личных покоях вся мебель была сделана из цельного дерева. Гримгольд, несмотря на свой статус командующего Огнетворцами, ни разу не удостаивался аудиенции в покоях властителя, хотя и встречался с ним на советах. Архимаг поражал воображение своим могуществом и окружавшей его магической аурой, поэтому Гримголь счел слухи о деревянной мебели правдивыми. Это вполне соответствовало бы его представлению о том, как должен жить Архимаг.

Конечно же их ждали. Приготовления к прорыву всегда привлекали внимание жителей той стороны.

Вот и сейчас за подрагивающей пленкой, последним слоем междумирья, пробитого магами Алиазора виднелись шеренги войск в темно-зеленой форме и какие-то бронированные животные. Их количество даже близко не равнялось численности войска, стоявшего за спиной Гримгольда. На губах мага появилась хищная улыбка. Сейчас его войско покажет этим людям силу первобытного пламени.

Ему было очевидно, что, люди с той стороны еще не осознали, что их ждет. Гримгольд с презрением смотрел, как к пробою выдвинулся немногочисленный отряд парламентеров. Впереди шел их предводитель, в отличие от остальных людей, облаченный в одежды бежевого цвета. Что ж, армия Алиазора продемонстрирует им новый способ вести переговоры.

Человек, проводивший ритуал уже стоял около границы перехода, сжимая в руке еще один ритуальный клинок. Когда первый парламентер подошел вплотную к колыхающейся завесе и дружелюбно улыбнулся, маг быстрым взмахом пробил пленку междумирья, давая сигнал к началу вторжения. Кровь парламентера хлынула на светлый костюм и человек упал на землю, хватаясь на торчащий из груди кинжал.

Это было ритуальное действие. Междумирье сопротивлялось открытию прохода и маг должен был пробить его границу и закрепить результат кровью.

Гримгольд потер руки. Кровь существа с той стороны позволяла открыть долговременный портал. Все шло просто идеально.

От места укола по пленке междумирья разнеслись трещины и тонкая граница растаяла в воздухе.

И сразу началось это.

Иная реальность темной волной ворвалась в мир Алиазора. Едва заметная, она скользила над землей, проявляясь лишь ближе к краю зрения. Гримгольд поморщился, когда фронт волны прошел мимо его огнетворцев, вызвав в нем странное ощущение внутренней пустоты, однако задумываться о происходящем не осталось времени — в этот самый момент с летучего форта разнесся зов боевого рога, приказывающий начать атаку.

«Да познает этот мир силу магического огня!» — несмотря на возраст, Гримгольд имел зычный голос.

Бурзак начал творить пассы, собирая перед собой огненный вихрь, чтобы запустить им во врага, но в этот раз пламя не послушалось его. Рукава мантии Бурзака задымились сразу же, как только он вдохнул силу огня между своих ладоней. Старый маг вскрикнул и принялся хлопать себя по груди, пытаясь погасить затлевшее от жара одежды. Его бороде появились обгоревшие неаккуратные проплешины. На соседнем диске аколит с криком упал вниз и покатился по земле, прижимая к груди обожженные руки, а потом, слева от Гримгольда, полыхнул взрыв вышедшего из-под контроля пламени, пожравший всех, кто стоял на соседнем диске.

Гримгольд не успел отреагировать. В момент взрыва летучий диск под ногами Гримгольда накренился и Огнетворец, пытаясь ухватиться хоть за что-то, соскользнул по нему на землю, упав с высоты человеческого роста. Он перепачкал свою мантию в истоптанной тысячами ног грязи и только чудом успел откатиться в сторону чтобы не быть задавленным тяжелой плитой диска, который с чавканьем погрузился в почву. Но не падение ошеломило Гримгольда. Он не отрываясь смотрел вверх, где драконы ломали крылья, с воем устремляясь к земле. Их тяжелые тела мясными шлепками встречались земной твердью, разбрызгивая внутренности и грязь.

На фоне этого зрелища в сознание Гримгольда прорывались вой ужаса, издаваемый армией и вопли раненых, задетых ошметками разбившихся ящеров. Падали не только Драконы. Словно вся поддерживающая магия куда-то исчезла, летучий замок устремился к земле. Стоявшие под ним телекинетики оказались вмяты в грунт прежде, чем успели что-либо предпринять, как будто вес всей скалы пришелся на хрупкие тела, раздавив их, словно виноградины. Гримгольд от ужаса закрыл глаза и открыл их лишь когда сотрясение почвы от упавшего летучего форта подбросило его в воздух. Камень, размером с голову, упал в футе от плеча Гримгольда, обдав того дополнительной порцией земляных брызг.

От понимания произошедшего кровь стыла в жилах. На лице Гримгольда привычное выражение снисходительной мудрости сменилось смесью ужаса и ненависти.

Гримгольд поднялся на ноги. За его спиной бесновалась армия.

Полный желания отомстить, Гримгольд попробовал создать огненную стрелу, но пламя проскочило между его ладоней неуправляемым сполохом, обжигая лицо. Гримгольд отшатнулся и, запнувшись об лежащее на земле тело, снова упал. С опаской Гримгольд аккуратно попробовал вызвать маленький огонек между пальцев, но теперь даже этот простой трюк ему не удался.

Теперь Гримгольд понял, что означало то странное ощущение. Это не было утратой контроля над магией, это была утрата самой магии. Исчезая, она сначала перестала подчиняться людям, а теперь исчезла полностью. На ее место пришли новые законы. Гримгольд ощущал пустоту в теле и непривычную беспомощность.

Это не они принесли силу магического огня в чужой мир. Это чужой мир затопил собой Алиазор, заменяя собой законы мироздания.

От этих мыслей его отвлек новый рев, разнесшийся над войском Алиазора. Кое-как организовавшись, солдаты бросились в наступление, пробегая мимо ставших бесполезными магов. Гримгольда толкали со всех сторон, пока он не нашел укрытия за отвалившимся от летучего форта куском стены.

Наездники на саламандрах тоже рванулись в атаку, но, не успели они сделать и нескольких шагов, как магически удерживаемый внутри тел саламандр жар вырвался наружу. Зверюги превратились в бегущие костры, ревущие от боли. Мертвые наездники, обожженными куклами тряслись, прикованные к седлам. Точку поставили странные снаряды, выпущенные животными с той стороны. Несколько вспышек и еще живые огненные рептилии упали, превратившись в факелы.

Гримгольд бросился прочь с поля боя. Вместе с ним бежали другие воины, а за спиной раздавался треск неведомого оружия. Гримгольд обернулся, но тут же споткнулся и полетел носом в землю. Об него споткнулся бежавший следом солдат и его испуганное лицо было последним, что увидел Гримгольд. Тяжелое тело пикинера рухнуло на Гримгольда сверху и край кирасы ударил его по голове. Гримгольд потерял сознание.

Его чудом не затоптали.

Гримгольд поморщился и вернулся из воспоминаний.

Его нашли люди с той стороны. Он был захвачен в плен, однако, обращались с ним хорошо. Вопреки ожиданиям, Гримгольда не подвергали мучительным пыткам. Его скорее пытались изучить, особенно, когда он наконец то сумел объяснить, что был магом. Это утверждение вызвало улыбки на лицах задававших вопросы. Все попытки продемонстрировать колдовство закончились провалом и Гримгольд стиснув зубы отказался продолжать обсуждение этой темы, несмотря на настойчивость оппонентов.

В остальное время он был предоставлен самому себе, изредка получая новости от своих сородичей, передаваемые посыльными.

Новости были безрадостными. Он узнавал, что эти люди все глубже проникают в Алиазор и вывозят оттуда целые караваны гигантских повозок с песком из пустынь, называя эту бестолковую пыль «редкими землями». Когда Гримгольд впервые услышал об этом, он не поверил и рассмеялся. Позже, он своими глазами видел, как чужаки собирают смертельно опасные огненные камни, прикосновение к которым вызывало у живых существ ожоги. Видимо, серебристая одежда, в которой были сборщики, обладала особой магической силой. Чужаки все делали не так, как привык Гримгольд

В этом мире была своя магия, неподвластная его разуму, но могущественная. Невообразимое колдовство, с которым не могла сравниться магия старого Алиазора.

Гримгольд поерзал и стул под ним заскрипел.

Зато мебель ему выделили деревянную. Прямо как у архимага.

— Вы опять опоздали, — тон начальника был даже не возмущенным. В нем скорее была усталость и обреченность. — Восемь опозданий подряд, Смит.

Смит стоял, виновато опустив голову. Он и сам это знал. Его отличительной чертой была феерическая непунктуальность.

— Смит, я буду вынужден вас уволить. Правила едины для всех, — начальник повертел в руках карандаш. Он не был суровым человеком, не был строгим, и Смит прекрасно понимал, что только он сам виноват в сложившейся ситуации, — если вы проспите еще раз, то можете не вставать из кровати и продолжать спать. А сейчас идите работать.

Тихо закрыв за собой дверь Смит вышел.

В обед он сидел у себя за столом и вертел в руках свои простенькие часы, на задней крышке которых кривовато было отштамповано «Сделано в Мексике». Часы стояли. Они вообще останавливались когда считали нужным. Именно их Смит обвинял в своих опозданиях, стесняясь признаться в собственной неорганизованности. Отчаявшись вернуть часы к жизни, Смит бросил их в мусорную корзину. До конца рабочего дня Смит пытался разобраться в рабочих бумагах, горы которых громоздились на его столе. Чтобы закончить со всеми накопившимися задачами, ему пришлось допоздна задержаться на работе. Лишь когда стрелки офисных часов приблизились к девяти часам вечера, Смит отложил авторучку и разогнул затекшую спину. Можно было идти домой.

Смит поднимался по лестнице на свой этаж, когда его привлек блеск металла на потертой ковровой дорожке, которая покрывала ступени. Он наклонился и подобрал лежавшие на лестнице наручные часы.

Это был массивный «Роллекс», явно дорогой, с корпусом, поблескивающим золотом, с тонкой гравировкой на рубиново-красном циферблате и с ремешком из мягкой коричневой кожи. Смит вспомнил, что видел такой на руке у своего соседа, пожилого и солидного мистера Рамзи. Его дверь как раз была перед Смитом и он нажал старомодную, купленную в антикварном магазине, кнопку звонка. В этом был стиль мистера Рамзи, хранившего верность эпохе своей молодости во всем, вплоть до мелочей.

— Иду, иду, — послышалось из-за двери через некоторое время, после чего в щели приоткрывшейся двери блеснули очки, — а, это вы, Смит. Добрый вечер.

— Здравствуйте, мистер Рамзи, — Смит вытянул перед собой руку с найденными часами, — это не ваши? Я на лестнице их нашел.

Рамзи открыл дверь и вышел на освещенную лестницу. Взяв у Смита «Роллекс», он осмотрел его, подняв очки, потом усмехнулся и вернул часы назад.

— Нет, Смит, это не мои. Мои — на мне, — он продемонстрировал свои часы, плотно обхватившие запястье, — но эти хорошие. Напишите объявление внизу, если хотите, может кто отзовется. А нет, так оставьте себе. Вещь стоящая, не пожалеете.

Смит поблагодарил соседа и тот вернулся в свою квартиру.

Разваренные макароны превратились в омерзительную слизь. Смит с отвращением смотрел на содержимое кастрюли, пока нес ее в туалет, чтобы смыть в унитаз. Он опять просидел за книгой, забыв о том, что поставил готовиться еду. Чувство времени опять подвело. Глядя, как испорченный ужин уносит поток воды, Смит выругался.

Кое-как перекусив бутербродами, Смит снова хотел сесть за книгу, но его взгляд упал на лежащий на столике «Роллекс», которой он нашел на лестнице. Смит протянул руку и взял часы, ощутив их приятную тяжесть.

«Правду сказал Рамзи, вещь стоящая» — пронеслось в голове у Смита.

Некоторое время он рассматривал часы в свете торшера, любуясь переливами света на циферблате и позолоте корпуса. Потом долго рассматривал красивую инкрустацию, которой были выполнены засечки и цифры.

«А почему бы и нет?» — подумал Смит, расстегивая ремешок и надевая «Роллекс» себе на руку. Удивительно, но дырочка на ремешке оказалась именно там, где она должна была быть и полоска отлично выделанной кожи плотно обхватила запястье, не давая часам болтаться. Вытянув перед собой руку, Смит довольно улыбнулся. Ему нравились эти часы. У него было несколько штук до этого, но ни одни не давали такого приятного ощущения от их ношения. Он пошевелил кистью, хмыкнул и вернулся к чтению. Несмотря на вес, ощущавшийся на руке, он полностью забыл о часах меньше, чем через минуту.

Ровно в полночь Смит встрепенулся и отложил недочитанное. Пора было ложиться спать. Иногда он мог засидеться за книгой почти до утра и из-за этого проспать будильник. Но сегодня что-то подтолкнуло его и напомнило о режиме дня. Быстро закончив с вечерним туалетом, Смит проверил будильник на прикроватной тумбочке и заснул.

Что заставило его открыть глаза, Смит не понял. Несколько секунд он лежал, глядя на то, как утренний свет разливается по потолку, пока ему в уши не ударил пронзительный звон. Загремевший на тумбочке будильник разразился своей душераздирающей песней, призывая к подъему. Заворчав, Смит сел и свесил ноги с кровати. В голове снова зазвучали слова начальника, про его опоздания.

«Не в этот раз», — ухмыльнулся Смит сам себе и встал.

Он подошел на остановку, как раз к моменту, когда к ней подъехал нужный автобус. Открывая дверь в офис, Смит бросил осторожный взгляд на часы, висевшие над стойкой для посетителей. Он не опоздал. Сбоку раздалось довольное хмыкание. Повернувшись, Смит увидел начальника с чашкой утреннего кофе. Тот смотрел на Смита с удовлетворением.

— Ведь можете, если захотите, — начальник отхлебнул кофе, — надеюсь, это не будет единичным случаем.

С этими словами начальник скрылся в своем кабинете.

Весь день Смит работал в странном и непривычном состоянии, словно кто-то извне задавал ритм его работы. К пяти вечера, за час до конца рабочего дня, у него на столе не осталось ни одной неразобранной бумаги. Даже проходивший мимо начальник это заметил и по его виду было понятно, что он приятно удивлен.

С чувством выполненного долга Смит читал дневную газету, отвлекшись лишь один раз на пару принесенных ему бланков, с которыми он разобрался за десять минут.

Следующие дни прошли примерно в таком же ритме. Смит начал успевать все и вовремя, да настолько эффективно, что заработал персональную похвалу от начальника, который на планерке поставил Смита в пример перед остальными, намекнув на скорое повышение.

«Вот посмотрите на него,» — говорил начальник, рукой указывая на покрасневшего от смущения Смита, — «человека не узнать! Был плохо организованным, но нашел в себе силы и теперь я горжусь тем, что у меня есть такой работник!»

Но Смит начал замечать изменения не только в работе, но и в своей жизни. Он начал высыпаться, он перестал опаздывать куда бы то ни было и причины подобных изменений были для него совершенно неясны. Он не жаловался, изменения его радовали. Просто все казалось непривычным. Даже Рамзи, когда они случайно встретились на лестнице, заметил, что Смит стал выглядеть совсем другим человеком.

Дни пролетали незаметно.

Все изменилось в тот момент, когда Смит подскользнулся на свежевымытом полу и с размаху приложился левой рукой об комод. Резкая боль пронзила его руку и Смит не удержался от крика. Несколько секунд он сидел на полу, прижимая руку к себе, пока наконец боль не стала затихать. Только тогда Смит осмотрел ушибленное место и, к своему удивлению, обнаружил, что ударился он не рукой, а часами, про которые совсем забыл. С его памяти вдруг словно слетело покрывало. Смит Вспомнил, как нашел часы и в тот же вечер застегнул ремешок на своей руке, а потом... а потом он вообще забыл о них. Часы были на нем, когда он спал, когда валялся в ванной, когда выносил мусор и ходил на работу. С тех пор он не снимал их вообще.

Удар пришелся точно по ним, однако, на часах даже стекло не треснуло и они продолжали идти.

Удивленный этим, Смит расстегнул пряжку, чтобы ослабить ремешок. Торчавший наружу кончик выскользнул из металлической рамки застежки, но ремешок по прежнему продолжал обхватывать запястье. Внутренняя поверхность словно прилипла к коже руки. Заскрипев зубами, Смит потянул часы сильнее и тут же зашипел от боли. Ему показалось, будто он пытается оторвать крепко прилипший пластырь. Сделав секундную передышку, Смит резко рванул Роллекс и тот с чавканьем отделился от руки, а Смит снова вскрикнул, уронив часы на пол.

Те участки кожи, которые были скрыты под часами обильно кровоточили, как будто Смит расчесал старую ссадину. Смит перевел взгляд на часы, валявшиеся на полу и у него перехватило дыхание. Не в силах закричать, он издал слабое скуление.

Внутренняя поверхность браслета и задняя крышка часов была покрыта вяло шевелящимися жгутиками, испачканными кровью. Они производили впечатление присоски какого-то паразита и вызывали у Смита просто неописуемое омерзение. Он видел, как эти отростки легонько помахивают своими кончиками, словно пытаясь нащупать что-то в пространстве. Смит шевельнулся и с ужасом увидел, что все жгутики, как по команде, мотнулись в его сторону.

— Наденьте их, — вдруг раздался голос над плечом. Смит дернулся и увидел Рамзи, который прошел вперед и подобрал лежащий на полу псевдороллекс, — они не могут без крови, наденьте их.

— Ни за что! — Смит начал отползать. Он был так шокирован происходящим, что даже не удивился тому, что Рамзи появился в его квартире.

— Ну Смит, ну не глупите. Разве вам было плохо с ними? Я знал, что вам будет полезна пунктуальность, потому и положил часы на лестницу, — Рамзи баюкал страшную вещь в ладони, словно это был маленький пушистый зверек, а не предмет с щупальцами.

— Это были вы? — Смит, даже будучи напуганным до полусмерти, не смог сдержать удивления.

— Ну да, это был я, — Рамзи протянул ему часы, — наденьте их. Они вам не навредят. Им просто нужен носитель. Это не паразит, это симбионт. А под часы мимикрирует, потому что так ему удобнее.

— А вы то кто?!

Рамзи улыбнулся.

— А я мимикрирую под респектабельного старика, потому что так удобнее мне, — он положил часы рядом со Смитом, — я их оставлю. Но прошу вас, не отказывайтесь от них. Они вам не навредят.

Рамзи повернулся и вышел из комнаты. Смит уставился на симбионта, который по прежнему шевелил жгутиками. Его неприязнь постепенно проходила, перерастая в любопытство. А потом Смит вспомнил, как прошли его последние недели и хмыкнул. Подобрав часы, он присмотрелся к жгутикам, которые, казалось бы успокоились и перестали пытаться нашарить что-то в пространстве. Осторожно надел их на руку, ощутив легкое щекотание. Через секунду он ощутил полное удовлетворение жизнью.

— Ну пусть будет так, — Смит ухмыльнулся и поднялся с пола, уже прикидывая, кому из знакомых можно будет подложить на дорогу новенький роллекс.

Не успел Сераф постучать, как дверь бесшумно скользнула в стену, освобождая проход.

— Входите, — донеслось из глубины квартиры.

Сераф перешагнул порог и оказался в просторной комнате, обставленной с таким минимализмом, что она даже казалась несколько пустоватой. В дверном проеме справа показалась гладко выбритая голова.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — голос хозяина был очень приятным на слух, — я сейчас.

Сераф опустился в низенькое и не очень удобное кресло и осмотрелся. Выкрашенные в белый цвет стены, такая же белая мебель. Несколько полок, заставленных книгами, причем довольно старомодными — в кожаных переплетах. Большой экран видеосистемы занимал почти всю стену, слева от входной двери. Сейчас он был погашен и в обсидианово-черном прямоугольнике Сераф видел свое отражение. Кроме дивана и двух кресел, между которыми стоял низенький столик, мебели в комнате больше не было.

— Простите, что заставил ждать, — голос хозяина раздался прямо над плечом Серафа, и тот вздрогнул от неожиданности, — чем могу быть полезен?

С этими словами, хозяин поставил на столик чашу с фруктами, на которых еще поблескивали капли воды и большой стеклянный сосуд с соком, после чего уселся напротив. Его глаза смотрели на Серафа спокойно и чуть печально.

Сераф еще раз улыбнулся.

— Вы ведь Верт Беккинс? — хотя он и готовился к этом разговору, Сераф ощущал себя немного некомфортно, — Верт Беккинс, серийный номер тринадцать-две-тысячи-восемь-три-семерки-восемь-нулей-четыре?

Цифры он проговорил скороговоркой, зачитав их с уголка смартбумаги, которую достал из принесенной с собой папки.

— Да, это я, — подтвердил Верт, — чем могу быть полезен?

Сераф замялся.

— Понимаете, — начал он, — меня зовут Сераф Дамилай, я робопсихолог. Мне поручено проверить кое-что, что показалось нашей службе странным.

— И можно узнать, что именно? — поинтересовался Верт.

— Да, да, конечно, — Сераф достал из папки другой лист смартбумаги, — Мне несколько неловко говорить об этом, но вы, как андроид, должны знать, что за каждым из вас ведется пусть и ненавязчивое, но наблюдение. Некоторые люди требуют, чтобы оно было прекращено, но всегда находятся голоса против, — Сераф говорил словно оправдываясь.

Верт как будто уловил его настроение и немного улыбнулся.

— Я знаю об этом и совершенно не удивлен. Могу заверить вас, этот факт меня совершенно не беспокоит. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, — Сераф продолжил немного спокойнее, — эта система зарегистрировала выбивающийся из статистики всплеск интереса к робопсихологии и устройству биомеханических организмов. Не то чтобы это была закрытая информация, которую вам нельзя изучать, но, тем не менее, тематика весьма специфична. Поэтому мне поручили поговорить с вами и, возможно, предложить помощь.

Несколько секунд Верт смотрел на Серафа, после чего засмеялся тихим добродушным смехом.

— Я знал, что вы придете. Не вы лично, но кто-нибудь из вас. Возможно, мне стоило бы первому обратиться к робопсихологу, но я, наверное, побоялся.

На несколько секунд в комнате стало тихо и Сераф услышал слабый шум воды в трубах. Андроид сидел перед ним, ожидая вопросов.

— Так зачем вы искали эту информацию?

Верт скрестил пальцы перед собой.

— Я хочу изменить себя.

Сераф едва заметно напрягся.

— Усовершенствовать?

— Нет-нет, не усовершенствовать, — Верт замахал руками, — наоборот, упростить себя. Упростить до того уровня, который считаю нужным.

Повисла пауза. Сераф пытался осознать сказанное. Верт видел его замешательство и решил внести ясность.

— Я все объясню вам. Быть андроидом, на самом деле не такая уж и хорошая судьба, Сераф. Я не говорю о том, что на нас возлагают большую и ответственную работу, это наоборот приятно и вносит смысл в наше существование. — Верт поднял глаза к потолку, — Конечно, это был полный прорыв. Уравнения Чандры, модель Уоллса-Сизова. Математическая модель человеческой психики, позволившая создать полноценный искусственный разум, со всеми человеческими чертами. Сколько лет прошло. Андроидов сначала боялись, одно время угнетали и гнали подальше от людей, потом, привыкнув к ним, о них просто забыли. Они есть, их мало, они работают, все делают качественно. На конвейер их все равно не поставишь, а мастеров-нейротехников в мире не так уж и много. Но мы стали обыденностью.

— Это вас беспокоит? — спросил Сераф, поймав паузу в словах Верта.

— Нет, что вы, я к этому привык и меня это устраивает. Мне не нужно внимание, хотя, кое-кто из нас любит известность. Но для того их и создавали. Проблема в другом. Я слишком стар.

— Естественный износ?

— Опять мимо. Заменить что-то внутри — не проблема. Проблема тут, — Верт постучал пальцем по виску, — Вот скажите мне, как вы решаете различные моральные проблемы? Какой способ обычно применяете?

Сераф поезрал в кресле.

— Ну, обычно обдумываю, прикидываю последствия...

— И не сожалеете о принятых решениях?

— Порой сожалею, — признал Сераф, — все мы ошибаемся.

Верт понимающе кивнул, видя выражение лица Серафа.

— И мы тоже ошибаемся, а иногда просто выбираем меньшее зло. К андроидам часто обращаются с вопросами и требуют, чтобы мы сделали выбор. И этот выбор потом гнетет. Сераф, андроиды так же мучаются совестью, как и люди. Но ничего не забывают. Там, где ваша память услужливо забудет неприятное, наша сохранит все детали. Я помню, как появился на свет. Помню, что мое детство было внутри «Холодной равнины», этого суперкомпьютера, где выращиваются образы сознания для андроидов. Не все разумы остаются полноценными после переноса в телесную оболочку. — Верт замолчал, словно погрузившись в воспоминания о своем синтетическом детстве, — Я помню все. Я помню каждый свой поступок. Помню, как совершал ошибки и помню, каждый свой выбор. Этот груз невыносим.

— Для этого и есть робопсихологи, — осторожно начал Сераф, но Верт не дал ему закончить.

оолл -Просите, Сераф, но все ваши рекомендации бессмысленны, — андроид грустно улыбнулся, словно признавая безвыходность ситуации, — вся робопсихология строится на принципе эквивалентности человека и андроида. На выводах модели Уоллса-Сизова, которая это утверждает и с чем я не спорю. Но память, память творит ужасные вещи.

Сераф выпрямился в кресле.

— Верт, вы можете сказать прямо, чего вы хотите добиться?

Тот успокаивающе махнул рукой.

— Расслабьтесь. Я просто искал способ самоубийства, — Верт спокойно смотрел на вытаращившего на него глаза Серафа, — поверьте, это не так уж и просто для андроида. Слишком много блокировок заложено в исполнительную систему.

Он внезапно замолчал, задумавшись. Сераф нервно перекатывал между пальцами стержень авторучки и ждал, пока андроид продолжит говорить. Пауза затянулась и Сераф внезапно ощутил себя неуютно. Когда Верт снова заговорил, он вздрогнул.

— Простите. Даже сейчас я говорю об этом, а внутри меня работают блокировки. Эти к счастью мягкие. Понимаете, я не могу разрушить себя. Моя платформа мне не принадлежит. Вы знаете это?

— Знаю. Все элементы материального обеспечения принадлежат одному из технологических консорциумов, хотя и выдаются в безвозмездную и бессрочную аренду для каждого искусственного разума.

— Вот поэтому я не могу просто броситься под пресс. Даже думать об этом сложно.

Сераф заговорил, осторожно подбирая слова.

— Вы не можете уничтожить шасси, но вы хотите уничтожить свою программу. Я вас правильно понял?

Несколько заторможенно андроид кивнул, подтверждая слова робопсихолога.

— Не совсем. Я хочу перестать мучиться. Вырезать один кусок из себя я не могу. Поэтому остается лишь... лоботомировать себя, что ли. Уничтожить в себе то, что может испытывать эмоции. Не обязательно быть личностью, чтобы уметь давать советы и делать расчеты. Раньше с этим как-то справлялись обычные компьютеры. — он поморщился, — Опять блокировки. Мне даже об этом сложно думать.

Робопсихолог сидел перед андроидом, вцепившись пальцами в папку с документами.

— Помогите мне, — внезапно попросил Верт, — помогите мне избавиться от себя. Я знаю, у вас есть полномочия для признания меня непригодным для дальнейшего существования. Я знаю, что у вас есть Красный Бланк.

— Никакого... — Верт настойчиво перебил Серафа, не давая тому вставить слова.

— Он есть. Он даже сейчас у вас с собой. В запечатанной папке. Я знаю об этом, хотя эта информация уже находится на границе моих блокировок. Я знаю, что такой бланк вам выдают каждый раз, когда вы отправляетесь к очередному андроиду. Достаточно лишь сорвать печать, как сюда прибудет отряд утилизации.

Лицо Верта приняло умоляющий вид.

— Сделайте это. Прошу вас, — его плечи поникли и андроид словно уменьшился в размерах.

Сераф заерзал в кресле.

— Верт, я не могу открыть папку. Это против правил, — он робко улыбнулся, — Но я знаю, как вам помочь.

— Правда? — на лице андроида отобразилась радость.

— Да. — Сераф достал лист смартбумаги и протянул Верту свою довольно архаичную авторучку. Тот сжал ее в пальцах, — ознакомьтесь и подпишите. И мы все сделаем.

Верт принялся читать текст на бумаге. После первых двух строчек его лицо вытянулось.

— Что это... — он не закончил. Авторучка в его пальцах щелкнула, и андроид так и остался сидеть с открытым ртом и остекленевшим взглядом. Сераф помахал пальцами перед его лицом. Никакой реакции.

Робопсихолог подошел к панели мультимедийной установки и активировал ее. Набрал сложный код доступа. На стене перед ним появилось лицо человека в сером форменном комбинезоне.

— Требуется команда нейропрограммистов, — Сераф назвал адрес.

— Проблема?

— Как всегда. Объект мучается от накопившихся противоречий.

— Что требуется от нас?

— Личность и память требуется сохранить. Но поставьте блок на реакции. Желательно, мягкий. Свяжите его с чувством долга, что ли. Чтобы желание сбежать от своей личности сталкивалось с желанием приносить пользу несмотря ни на что.

— Сделать его мазохистом?

Сераф задумался.

— Нет, это слишком радикально. Просто добавьте ему мысль о том, что все эти страдания оправдывают факт его существования и приносимую им пользу.

Человек в комбинезоне кивнул.

— Почти как в прошлый раз, значит.

— Да, но в этот раз пожестче, — подтвердил Сераф, — начните как можно скорее. Он сейчас в отключке. И приберитесь за собой, он не должен ни о чем догадаться.

Снова кивок с той стороны экрана. Собеседник уже хотел отключиться, как Сераф спохватился.

— И сделайте резервную копию. На всякий случай.

Существо напоминало гибрид паука-птицеяда и сосновой шишки, поставленной торчком. Несмотря на множество мохнатых лапок, расходившихся от нижнего конца тела, которыми тварюшка ловко перебирала во время бега, Илия не испытывал к ней никакого отвращения. Сначала, он, безусловно, был осторожен, но потом понял, что эти паучки просто ищут тепло, которое могут накопить в своем мохнатом брюшке, и именно поэтому пытаются залезть ему на ноги. В остальном они были безобидны, хотя Илие и приходилось осторожно снимать их с себя, чтобы не раздавить, когда требовалось куда-то пойти.

Сейчас один такой паучок обхватил лапками его колено и Илия ощущал очень слабый пси-фон нервных процессов паучка. Именно такие возмущения улавливали псилокаторы на базе. Илия не мог похвастаться псилокационными способностями, его таланты лежали в другой плоскости, но некоторая часть этого фона все таки пробивалась в его сознание, едва различимая, как далекий шум моря.

Шла уже вторая неделя на этой планете и Илия начинал тревожиться из-за того, что с Земли до сих пор не пришел сигнал вызова. Обычно сигнал приходил в течении трех-четырех дней с момента, когда псиплоратор прибывал на место и, проведя базовый набор проб и исследований, отправлял сообщение о пригодности мира для колонизации. После этого, ему оставалось лишь ждать момента, когда на станцию отправки прибудет команда колонизаторов. На это был выделен фиксированный промежуток времени, равный двенадцати часам. Затем, псиплоратор забирался в свой корабль и включал маяк. На этом его миссия заканчивалась. По прибытии корабля колонизации, он мог возвращаться домой.

Но вызова не было. Илия не тревожился по поводу себя — в серебристой сфере псиплораторского корабля было достаточно припасов, чтобы он смог провести здесь год. Тем не менее, нарушение привычного хода вещей вызывало беспокойство.

Согнав с коленки шишкопаука, Илия поднялся и направился к кораблю, который стоял на своих лапах посреди обширной поляны на опушке местного леса. Деревья были удивительно похожи на земные, те же зеленые листья, те же стволы, те же ветви. Если не заострять внимания, то создавалось полное впечатление, что ты на Земле. Планета идеально подходила для колонизации, даже с учетом того, что местное солнце светило слабее земного и из-за этого климат был достаточно холодный.

Внутри корабля было тесновато, но уютно. Этот шарик стал для Илии практически родным. Все время работы псиплоратором, Илия всегда пользовался именно этим кораблем. Псиплораторы редко меняли свои разведывательные суда. Каждый корабль имел свои особенности и каждый раз привыкать к новому характеру было довольно сложно. Основной проблемой было то, что двигателем для корабля служил сам псиплоратор. Именно его психокинетические способности позволяли кораблю пробить складки пространства и времени и переместиться за много световых лет от места старта. Точный механизм этого явления еще изучался, но даже полученные знания позволили землянам выбраться за пределы родной планетной системы. Отрицательной стороной были временные парадоксы, когда для путешественника проходили считанные секунды, а по возвращении назад, он узнавал, что отсутствовал несколько лет. Зависимость этих искажений так до сих пор и не была установлена и с ней просто смирились.

Илия сел в свое кресло, которое располагалось в центре помещения, которое он звал «Мостиком». По сути, это был единственный крупный объект, не спрятанный в стены. По привычке пристегнувшись, Илия надел на голову шлем пси-интерфейса и закрыл глаза, концентрируясь. Система включилась автоматически. Где-то за глазными яблоками раскрылся цветок панели управления и Илия, мысленными командами включил передатчик. Он решил повторить вызов.

Когда передатчик вышел на рабочий режим и усилители прогрелись, образ панели управления сменился осязаемой бархатной темнотой беззвездной ночи. Лишь один тусклый огонек мерцал в пространстве прямо перед мысленным взором Илии. Он сконцентрировался на нем и начал передачу стандартного пакета, содержащего результаты проб и краткую характеристику этого мира.

Тело Илии непроизвольно напряглось, когда усилители заработали на полную мощность и волна излучения, сначала выстрелившая в стороны, резко хлопнулась в точку, где-то внутри его грудной клетки. Передача ушла.

Прошла еще неделя, но ответа с базы так и не было. Сигнал, отправленный пситрансляторами базы должен быть достаточно сильным, чтобы Илия мог уловить его даже без усиливающей аппаратуры, как минимум, как эхо передаваемого сообщения, но в эфире царила тишина.

К концу шестой недели, отправив сигнал вызова еще два раза, Илия сдался. Он начал готовиться к возвращению. Собрав свои пожитки и свернув небольшой лагерь, который он разбил на поляне, Илия выгрузил из трюма автономный маяк, а затем, окинув гостеприимный лес взглядом в последний раз, втянул в корабль трап и задраил люк. Устроившись в командном центре, Илия дал команду на старт. Гудение индукционных полей, создаваемых катушками в нижней части сферы усилилось, Илия ощутил легкий толчок и его судно оторвалось от поверхности планеты, начав медленно подниматься в небо. Неторопливо набирая высоту, корабль приближался к границе атмосферы, пока Илия готовил себя к проведению прыжка сквозь измерения. Он замкнул на левом предплечье металлическую шину, плотно обхватившую руку и поморщился, ощутив, как кольнули кожу встроенные в шину инъекторы.

Из подлокотника услужливо вылез стеклянный цилиндрик, в котором плескалась бордовая жидкость психостимулятора. Даже со способностями, которыми обладал Илия, он не смог бы совершить прыжок без дополнительной стимуляции. Илия поместил цилиндрик в паз на шине, куда тот вошел, как патрон в патронник. Щелкнул соленоид и поршень выдавил содержимое ампулы в инъекторы, вызвав тянущее ощущение в местах уколов. Голова сразу же стала ясной, а мысли — четкими.

— Поехали, — пробормотал Илия традиционное напутствие перед стартом, история которого тянулась с самого первого космического полета.

Зажмурившись, он нащупал разумом ту звездочку, которая светилась во мраке психического океана и всем своим существом рванулся к ней. Переход начался. Задачей псиплоратора было лишь дать первый импульс, после чего порыв подхватывался усиливающими устройствами. Илия ощутил, как его окружило ничто. Это непередаваемое ощущение он испытывал каждый раз во время перехода. Он словно лишался зрения и прочих чувств за пределами черепной коробки. Даже слабый свет, проникавший сквозь веки терял всякую пространственную размерность. Илия знал, что ощущения немного отличаются от человека к человеку. Другие псиплораторы иногда описывали то, что испытывали при переходах, но Илие всегда казалось, что его закрыли в гробу, стенки которого постепенно сжимаются. В первый раз он испугался так сильно, что вернувшись в норму, он неожиданности заблевал штаны своего комбинезона. Постепенно Илия привык этим ощущениям, хотя сам прыжок не становился менее неприятным.

Реальность вернулась так же резко, как и исчезла. Тело Илии дернулось в кресле и пальцы, стискивавшие подлокотники кресла, расслабились. Ему показалось, что переход длился несколько минут. Сколько он длился в реальности — было неизвестно. Хронометры на борту оказывались рассинхронизированными и не было найдено способа сохранить отсчет времени при перемещении. Псиплоратор, прибыв на место назначения, выставлял часы по своему собственному ощущению.

Шар корабля возник точно внутри причальной камеры. Сферическое помещение имело радиус около сотни метров и к повисшему в его центре кораблю сразу же устремились причальные манипуляторы, раскручивающиеся, словно хоботки гигантских бабочек. Когда корпус был надежно закреплен, Илия отключил питание систем и направился к выходу.

Прошагав к выходу из причального отсека, Илия оказался в соединительном коридоре, ведущем в центральный пост управления станцией. Он подошел к иллюминатору, вделанному в стенку коридора и выглянул наружу.

Станция представляла из себя ажурную сферу, размером с луну, вращавшуюся на орбите вокруг Урана. Несмотря на свой громадный размер, ее конструкция была выполнена из переплетенных между собой прутьев, на которые крепились пластины псилокационных антенн, использовавшихся разведчиками для зондирования космоса. Внутри полой сферы, как ядро в орехе, на длинной оси, соединявшей полюса находились обитаемые отсеки, центральный пост управления и доки разных размеров, в которых находились корабли псиплораторов, а так же три больших колонизационных судна. Внутри сферы обычно царил полумрак, рассеиваемый слабым свечением наведенной на антеннах пси-активности. Вблизи этот свет казался тусклым, но для человека, окруженного им со всех сторон, создавалась иллюзия густых сумерек.

Сейчас внутри сферы было почти темно. Лишь напрягая зрение, Илия смог разглядеть слабые искорки, пробегающие по внутренней поверхности, усеянной антеннами . Не способствовал обзору и толстый слой космической пыли, осевший на иллюминаторе. Сфера, хотя и выглядела сплошной поверхностью, все же была проницаемой конструкцией и космическая пыль свободно пролетала сквозь нее.

Пыль была и на металлической обечайке иллюминатора. Ее давно уже не убирали. Илия осмотрелся и только сейчас увидел, что подобное запустение царит везде. Даже некоторые лампы в коридоре уже не горели.

— Сколько же времени прошло? — пробормотал он себе под нос, ускоряя шаг. Ему хотелось поскорее оказаться в командном центре.

У самого конца коридора он чуть не налетел на человека. Лишь присмотревшись, Илия смог узнать в этом старике своего прежнего руководителя, Леонида Бессона. Тот совершенно облысел, а его лоб был изрезан морщинами.

— Здравствуй, Илия, — тепло поприветствовал его Леонид, — шел встретить тебя, но ты оказался быстрее. Мы уж не ждали твоего возвращения.

— Сколько времени прошло с момента отлета? — встревоженно поинтересовался Илия, — я посылал сигнал. Несколько раз посылал.

Леонид грустно пожал плечами.

— Пойдем в центр, все узнаешь.

Они шагали по коридорам центрального контрольного пункта не произнося ни слова. Илия осматривался, поражаясь, насколько изменилась обстановка в помещениях, которые он покинул полтора месяца назад. Все говорило о том, что здесь уже много лет не было ни одного человека. Каюты, кубрики, залы были пусты и темны.

— Сколько прошло? — просипел Илия. В горле у него пересохло.

Леонид скосился на него.

— Сорок семь лет, с момента твоего отбытия, — они подходили к большим дверям, за которыми располагался главный зал управления, — Мы принимали сигнал, Илия. Мы ответить не смогли.

— Почему? — удивился Илия, но Леонид вместо ответа приложил руку к панели замка. Двери в зал распахнулись с легким жужжанием и Илия замер на пороге.

В этом зале, рассчитанном на три сотни человек, было пусто. Не горели многочисленные экраны, расположенные кольцами вокруг центрального пульта, не был слышно гула голосов и психического эха, создаваемого множеством психоактивных людей, собранных в одном помещении. Здесь все было мертво, как и на остальной станции.

Лишь у самого центра светилось несколько экранов. Когда они подошли к ним, Илия увидел, что лишь на одном из них выведена рабочая информация. На другом разворачивалась партия в шахматы между двумя сгорбившимися над клавиатурой фигурами.

Услышав шаги, они повернулись и Илия понял, что время не пощадило не только Леонида.

— Илия, ты такой же, как и был, — прошепелявил Зак, подслеповато щуря глаза. Сидевший рядом Виктор не сказал ничего, но тем не менее, на его губах промелькнула легкая улыбка. Они были рады его видеть, — Садись, присоединяйся к нашей компании. У нас редко бывают гости.

Илия остался стоять. Он не в первый раз видел, как стареют его друзья, которых он оставлял на станции, отправляясь в прыжок, но чтобы на сорок семь лет... Такого еще не было.

— Где все? — спросил наконец он, потом повторил, — где все?

— Садись, — Леонид подвинул стул и сам сел на другой, — Все расскажу.

Илия наконец сел.

— Твой прыжок был дальним, поэтому смещение времени было довольно большим. Примерно лет двадцать, как я понимаю. — Леонид начал рассказывать, — Прости, точнее не скажу, некому расчеты проводить. И где-то через десять лет после твоего отбытия, когда мы активно собирали команду для отправки, произошло это.

— Война?

— Нет, кому сейчас воевать нужно? На Земле наконец то решили проблему квантовых компьютеров. Резкий скачок производительности позволил многое рассчитывать и моделировать. Примерно тогда же кто-то решил — а зачем нам тратить силы, время и людей на открытие новых миров, когда мы можем просто симулировать их программно.

Лицо Илии приняло выражение смешанного удивления и отвращения.

— То есть...

— То есть идея понравилась всем. Наши колонизаторы отправляются командой в полсотни человек в дальние дали, чтобы там превозмогать природные условия. Других способов достигнуть миров у нас нет. Псиплораторов, навигаторов, пситрансляторов уже тогда рождалось мало, и еще меньшее количество из них хотели тратить свою жизнь таким образом. Так что началась оцифровка людей. Бесплатная, быстрая. Пришел в пункт приема, лег в капсулу, раз и готово. Ты уже в мире, где легко можешь сделать себе планетку из стандартного каталога и жить там хоть как царь, хоть как бог. Не надо работать, не надо геройствовать. Да и умереть не получится. А для психологической простоты тело продолжает лежать в банке с питательными растворами, пока не умрет от старости. И все это время поддерживается синхронизация, которая становится все слабее. А как тело умирает, ты целиком и полностью переходишь в цифровое состояние.

— К концу пятого года после начала программы, на Земле не осталось ни одного человека, — подал голос Виктор. Он говорил хриплым, тихим голосом больного человека. Только сейчас Илия заметил, что Виктор сидит не просто на стуле, а в специальном кресле на индукторной подвеске.

— Не только на Земле, — подтвердил Леонид, — во всей системе людей почти не осталось, только на редких астероидных фермах, да парочка комунн на Венере. Причем оттуда народ бежит на Землю, чтобы подключиться. Зато на планете сейчас чисто, людей нет, зверушки бегают, зелень кругом. Лишь в центре Африки большой город, где находится вычислительный кластер, да кольцо солнечных концентраторов по экватору. А людей нет. Только автоматы для обслуживания.

Илия переводил взгляд с одного лица на другое.

— Не верю, — выдавил он из себя.

Леонид пожал плечами с кривой усмешкой.

— Виктор, дай ему корону, пусть сам убедится.

Старик в кресле протянул Илие интерфейс псилокационной установки станции. Илия опустил ее себе на голову и закрыл глаза, сосредоточившись на ближнем космосе.

Он помнил, как это должно было выглядеть. Раньше перед его внутренним взором полыхала ослепительным огнем миллиардов сознаний Земля. Чуть слабее светился Марс. Каждый разум в системе давал искорку своего присутствия. Теперь же вокруг была темнота. Как ни силился Илия, он смог увидеть лишь несколько тусклых огоньков, очевидно с тех самых астероидных ферм.

Он снял корону. Все трое смотрели на него и ждали, что он скажет.

— А почему вы не...? — он не смог закончить фразу.

— Потому что не хотели, — сказал за всех Зак, — потому что вот здесь — наша работа. Вот здесь, наше предназначение.

— Не может он без пафосных слов, — отмахнулся Виктор, — но кое в чем он прав. Ни я, ни он, ни Леонид — не захотели так жить.

— Илия, — Леонид положил руку ему на плечо, — если хочешь, можешь тоже присоединиться к ним. Ты молод, но здесь тебя уже ничего не ждет. Наша эпоха прошла. А там все таки — дом. Ты хочешь вернуться домой?

Медленно покачав головой, Илия поднялся. Он подошел к одному из пультов и, авторизовавшись, начал что-то искать. Все отчеты, поступавшие на центральный пост датировались в лучшем случае пятилетней давностью. Илия скопировал их все в компьютер своего корабля. Там были данные о последних планетах, обнаруженных и признанных пригодными для разведки. Судя по этим же отчетам, никто так и не отправился эту разведку проводить.

Леонид, Виктор и Зак не говорили ни слова, пока он делал это, прекрасно понимая его состояние. Все трое проводили Илию долгими взглядами, когда он шел к выходу из зала управления.

Остаток дня Илия потратил на то, чтобы стащить в свой корабль побольше припасов, стараясь выбирать те наборы, которые обычно грузились на колонизационные корабли.

Задраив люк, он запустил процедуру отстыковки и ткнул пальцем в первую строчку списка, загруженного из компьютера станции. Когда хоботки стыковочных манипуляторов начали расходиться, он увидел Леонида, стоявшего у входа в отсек и провожавшего корабль взглядом.

Рядом с ним развернулся экран передатчика.

— Куда ты? — голос Леонида был усталым и в нем не было ни упрека, ни любопытства.

Илия ответил не сразу. В его голове до сих пор крутилось все то, что он узнал, вернувшись на станцию.

— Куда ты? — повторил Леонид, щуря свои старые глаза, словно это могло помочь ему увидеть Илию сквозь стенки корабля.

Илия погладил пальцем поверхность кнопки запуска. Слова было сложно подобрать.

— Я возвращаюсь домой.

Гидеон ощутил резкий укол и открыл глаза. Лицо было покрыто мягкой, пахнущей луговыми травами маской, через которую слабо просвечивал дневной свет. Подняв руку к лицу, он стянул с головы мягкую ткань и обвел палату взглядом. Смотреть на мир новыми глазами было непривычно. По привычке прищуриваясь, Гидеон смотрел на светлые стены, на белоснежный потолок.

Тело несколько затекло и Гидеон пошевелился в первый раз. Он с удовольствием ощутил отсутствие ломоты в мышцах и суставах. Подняв руку перед собой, Гидеон сорвал с запястья похожую на пластырь наклейку стимулятора. Именно ее срабатывание привело Гидеона в чувства и теперь одноразовый дозатор превратился в простой кусочек синтетической ткани.

Гидеон все еще держал его в руках, когда в стене появился проем и в нем показалась фигура доктора в халате зелено-голубого цвета и с крупным логотипом клиники «Ренеко»

— Добрый день. Как вы себя чувствуете? — осведомился доктор и на его лице появилась заботливая улыбка.

— Спасибо, — Гидеон обратил внимание, что голос не изменился. Такое иногда случалось при замене тела, но совершенствование методик выращивания клона делало эту проблему все более редкой, — все хорошо. Немного непривычно, правда.

Доктор понимающе кивнул.

— Да, представляю. Вы ведь в первый раз. Новые глаза, новые легкие, новое тело. Смотришь, как орел, улавливаешь самые тонкие ароматы, потому что рецепторы еще не потеряли чувствительность. Тело не болит, дышишь полной грудью. Поздравляю, Гидеон, операция пересадки прошла без замечаний. Все было, как по учебнику. Ваш генопаспорт обновлен и уже прошит в вашу ДНК. Вы можете пользоваться им как обычно. С этого момента сумма за операцию списана с вашего геносчета.

Гидеон улыбнулся. Новости его радовали.

— Подкопить пришлось, конечно, — довольно сказал он, — но жаловаться не приходится.

Доктор понимающе склонил голову.

— Операция недешевая, но вполне доступная для каждого гражданина. Тем более, оно того стоит. Поработать год, выплачивая кредит взятый на операцию, которая даст еще полсотни лет жизни или нет? По моему, выбор очевиден.

В приоткрытое окно дул приятный ветерок. Гидеон посмотрел на ясное летнее небо.

— Долго мне еще здесь оставаться? Сколько будут длиться процедуры?

Доктор прищурился, очевидно подключаясь к больничной сети. Нужная информация должна была передаться на имплантированную в сетчатку схему, которая должна была возбудить зрительные клетки и создать иллюзию висящего в воздухе изображения.

— Еще пару дней. Но восстановительные процедуры уже закончены и мы просто понаблюдаем за вашим состоянием. Если хотите, то можете подать заявку на досрочную выписку.

Гидеон откинулся на подушку.

— Я, пожалуй, полежу тут еще денек, если вы не против

Доктор снова улыбнулся

— Разумеется, как вам будет угодно. И да, к вам посетитель.

Проем в стене снова распахнулся и в нем показалась жена Гидеона — Мария. Она тоже недавно прошла курс перерождения и выглядела совершенно потрясающе. Современная технология практически полностью уничтожила пластическую хирургию, так как выращивание клона с подходящими параметрами было намного технологичнее и безопаснее, чем операционное вмешательство и применение имплантов. Гидеон постарался, чтобы она первая прошла операцию по омоложению, хотя это и оттянуло его собственное посещение клиники.

— Привет, дорогая, — Гидеон поднялся ей навстречу.

Мария не дала ему слезть с кровати, подошла ближе и обняла.

— Как ты?

— Я отлично, скучал по тебе.

Доктор оставил пару в палате и не спеша удалился, направляясь к другому пациенту. В клиниках компании «Ренеко» всегда было много клиентов, желающих обновить свое тело. Девиз клиники «Зеницу ока можно больше не беречь» вполне соответствовал сложившейся в мире ситуации.

+ + +

Гидеон ощутил резкий укол и открыл глаза. Лицо было покрыто грубой мешковиной, от которой отвратительно несло гнилью. Сразу же после укола, который пришелся в запястье, он ощутил в этом месте жжение, словно к коже приложили зажженную сигарету. Неуклюже перекатившись на спину, Гидеон стянул с головы непрозрачный мешок и уставился на свою руку, на которой чернела самоуничтожившаяся наклейка стимулятора. Ему приходилось напрягать зрение, так как в помещении, в котором он оказался было практически темно. Светильники на потолке едва тлели и их свет позволял видеть лишь смутные контуры обстановки.

Застонав от боли в колене Гидеон встал. Нельзя было сказать, что он был стар, Гидеон знал, что ему сорок два года, но возрастные проблемы уже начали проявляться. Сказывалась и полученная в результате несчастного случая травма.

Гидеон попытался вспомнить, как он здесь оказался, но последним воспоминанием в голове оставалась лишь дверь с логотипом компании «Ренеко».

Кажется, он пришел на процедуру омоложения. Но почему вместо светлой палаты он пробудился в этом затхлом каземате?

Гидеон протер глаза, надеясь, что это все наваждение. Не помогло. Только свет стал более тусклым. Сначала Гидеон думал, что ему показалось, но через минуту он убедился, что светильники действительно гаснут.

Гидеон закричал, но крик почти сразу затих, поглощенный стенами.

Спертый воздух контрастировал с ледяным полом. Гидеон ощутил, как замерзают ноги и чтобы согреться сделал несколько шагов, больше ориентируясь на ощупь, чем полагаясь на свое близорукое зрение. К этому моменту светильники превратились в четыре тусклых круга на потолке и в их свете уже нельзя было что-либо увидеть. За три шага он добрался до стены и ударился пальцами ноги о небольшую прикрученную к стене тумбочку. Боль отдалась вспышкой в голове и Гидеон снова вскрикнул.

Его вскрик словно сломал какую то преграду, и по помещению раскатился громкий визг, вибрирующе скрипящий, от которого по коже побежали мурашки. По сравнению с ним даже скрип ногтей по стеклу не звучал омерзительно. Вдобавок этот звук пульсировал, то скатываясь в едва слышное зудение, от которого сводило зубы, то до боли ударяя по ушам.

Гидеон валялся на полу, зажмурившись и зажав уши. Пилящий нервы шум пробивался сквозь пальцы. Казалось сам пол вибрирует от этого шума и эта вибрация передается костям.

Шум пропал так же внезапно, как и появился. Вместо него в помещении появился свет. Тоже вибрирующий и очень яркий. Первая вспышка обожгла привыкшие к темноте глаза Гидеона и тот заскулил утыкаясь лицом в пол.

Блики, отпечатавшиеся на сетчатке еще долго висели перед ним, но Гидеон все таки смог взять себя в руки.

Постепенно, прикрывая глаза от прямого света, он смог осмотреться. Тумбочка, о которую он ударился, имела плотно закрытую дверцу. Прямо над ним в потолок был ввернут крюк а из противоположной стены торчала труба с краном.

По левую руку от Гидеона был открытый электрощиток. Медные шины стреляли по глазам красноватыми бликами при каждой вспышке света. Еще одна тумбочка, похожая на первую, находилась там же.

Гидеону хотелось пить и есть, но в помещении не было ничего, что могло быть употреблено в пищу или чем можно было утолить жажду. Когда Гидеон попробовал открыть кран на трубе, оттуда полилась мутная вода, оказавшаяся невыносимо соленой. Закрыть кран до конца ему так и не удалось и теперь к невыносимой обстановке добавилось назойливое капание. Под краном к полу была прикручена металлическая пластина, отзывавшаяся дребезжанием на каждую упавшую каплю.

Только этот дребезг оставался для Гидеона знаком, что время не остановилось. Он сидел, забившись в угол, ощущая, как холод, исходящий от пола проникает в тело, и дрожал. В голове метались мысли, но сознание все глубже погружалось в хаос непонимания. Когда нижняя часть тела замерзала, он поднимался на ноги и обходил свою тюрьму по периметру, чтобы согреться. Когда возвращался звук — зажимал уши и скрипя зубами терпел, забившись все в тот же угол, где он постелил снятый с головы мешок. Наиболее болезненными были периоды мерцающего света. всякий раз первая вспышка заставляла его вопить от боли в глазах, привыкших к темноте.

Чувство голода постепенно притуплялось. А вот жажда напротив становилась все сильнее, и тем невыносимее был звук падающих из трубы соленых капель, и блеск образовавшейся под трубой лужи. Гидеон едва сдерживал себя от того, чтобы не повернуть кран и не приложиться к хлынувшей струе воды, не начать пить ее, наполняя желудок влагой. Ему пока что хватало самоконтроля, чтобы осознавать, что от соленой воды жажда только усилится.

Гидеону становилось все хуже. Когда прошло несколько часов, он мог лишь сидеть в углу, перестав обращать внимание на температуру пола, и силиться сделать глоток той густой слизи, в которую превратилась его слюна. На каждую такую попытку пустой желудок отзывался болезненным спазмом.

Когда в комнате загорелся свет, Гидеон все же нашел в себе силы удивиться. Этот свет не бил по глазам, не выжигал сетчатку вспышками. Он просто освещал комнату. И в этом свете Гидеон заметил появившийся на дальней тумбочке стакан. С трудом поднявшись на затекшие от долгого сидения ноги, Гидеон, опираясь на стенку, подошел к тумбочке и заглянул внутрь сосуда.

Там была вода. Гидеон осторожно понюхал ее, обмакнул палец и слизнул каплю. Не обнаружив ничего подозрительного, Гидеон залпом осушил стакан. С его губ сорвался блаженный стон.

Утолив жажду, Гидеон немного приободрился. Он еще стоял перед тумбочкой, когда его внимание привлек его собственный голос, раздавшийся со спины. Обернувшись, он увидел самого себя в палате клиники «Ренеко». На экране он уже был одет и стоял рядом с Марией, прощаясь с доктором. Гидеон бросился к экрану, но тот уже погас.

Следом погас и свет. В наступившей темноте Гидеона начали обступать смутные образы. Пугающе текучие, липкие и страшные. Даже закрыв глаза, Гидеон не мог избавиться от надвигающихся на него кошмаров. Глядя в темноту он видел страшные силуэты, а закрыв глаза — проваливался в безумие сверкающих тошнотворным светом лабиринтов, сквозь которые от падал и падал без конца, разрываясь на тысячи кусков и собираясь заново в кривую пародию на самого себя. В галлюцинациях то выскакивали чудовища из его детских страхов, то его собственное молодое лицо, которое с насмешливой ухмылкой удалялось прочь.

Очевидно, в воду было что-то подмешано. К тому же вернулся звук, но в этот раз он был тихим и проникал в сознание, раскачивая и усугубляя тревогу и чувство безысходности. В этих пульсациях Гидеону слышались голоса, нашептывающие «Ты мертв! Ты мертв! Ты мертв! Он теперь вместо тебя, а ты — мертв!»

Когда Гидеон уже был готов завыть от отчаяния, дверцы тумбочек с лязгом раскрылись, демонстрируя Гидеону свое содержимое. В мерцающих вспышках он увидел пачку шприцов, заполненных какой-то мутной субстанцией, моток прочного шнура, нож, опасную бритву. Многочисленные пузырьки с пилюлями выстроились в ряд на одной из полок. Даже с расстояния Гидеон видел черепа и кости, нарисованные на каждой этикетке. В самом низу стояла бутыль с надписью «огнеопасно».

+ + +

— Вы проиграли, Бартон! — полукруглый балкон виллы выходил на море, очерченное полосой пляжа и пальм. Вокруг большого экрана, теперь уже погасшего, сидели люди, кто в креслах, кто на больших мягких подушках. Стояла атмосфера ленивой и беззаботной роскоши.

— Вы тоже, Лейн, — отозвался человек, котрого назвали Бартоном. Он выглядел немного старше своего собеседника, но по виду никому из них нельзя было дать больше тридцати, — вы ставили на веревку.

— А вы — на бритву, но он все равно выбрал цианид. Наивный, верил, что от цианида смерть мгновенная. Впрочем куда наивнее ставить на щиток или на самосожжение.

К ним подошел третий. Примерно такого же возраста. Он перебирал в руках толстую пачку купюр. Лейн и Бартон посмотрели на подошедшего с недовольством, но без особой зависти. Тот кивнул.

— В этот раз мне повезло, господа. Отметим? — говоривший кивнул слуге, облаченному в красную ливрею и тот поднес шампанское, — не переживайте, завтра будет новый этап. Желающих омолодиться в клиниках «Ренеко» много.

— А способных заплатить за операцию в частной клинике — мало, — подхватил Бартон, — выпьем, отметим ваш выигрыш.